мы простили друг друга, жизнь стала бы казаться нам слишком пресной.
— Так ты все свои новые победы приводишь к ней, чтобы похвастаться?
— Не глупи.
— Так и есть. У тебя на лице все написано.
Сюзи рассмеялась:
— Конечно, я хотела тобой похвастаться. Ты прекрасна. И ты — моя.
— Я не твоя! — взорвалась Купер. — Я иду домой.
— Купер, не уходи!
— Не звони мне больше.
* * *
Купер оскорбилась не на шутку. Она чувствовала себя использованной, и ей было невыносимо стыдно. По пути домой она попыталась рассмотреть этот эпизод со всех сторон и понять, почему от него так и веет дурным вкусом. Дело было даже не в том, что ее вывели напоказ, как животное на поводке, а в том, что она почувствовала себя дротиком, который обе старшие женщины метали друг в друга, чтобы побольнее уколоть. Она была не против дружбы с Сюзи, но становиться ее комнатной собачонкой и терять при этом достоинство вовсе не собиралась. Да и ее ухаживания показались вдруг удушливыми. Ей не терпелось сорвать с себя одежду, в которую ее облачила Сюзи.
Она вошла в квартиру в дурном настроении и тут же обнаружила Перл: та прикладывала примочки к впечатляющего вида фингалу.
— А с тобой что, черт возьми, случилось? — потребовала отчета Купер.
— Я наткнулась на дверь.
— Ты хочешь сказать, наткнулась на кулак. И я даже знаю — чей. — Она сердито осмотрела лицо Перл. Синяк под глазом, фиолетовый в центре и бледно-желтый по краям, уже расплылся на щеку. — Почему ты продолжаешь видеться с этим ублюдком?
— А сама-то, Медный Таз? — устало спросила Перл. — Ты одета в ее обноски и облита ее духами. Духи-то для чего тебе понадобились? Может, чтобы скрыть, что твоя интрижка дурно пахнет?
Купер кинулась в свою комнату, чтобы переодеться. Ее шкаф постепенно заполнялся подаренными Сюзи нарядами. Называть их обносками язык не поворачивался — почти все они были от Ланвин, в крайнем случае — из предыдущей коллекции, но при этом несли на себе явный отпечаток личности Сюзи. Платья других женщин могли бы пахнуть их любимыми духами — платья Сюзи хранили запах ее тела. Под мышками они пахли мускусом, и это вызывало у Купер бурю эмоций. Она даже готова была согласиться с Перл, считающей, что отношения с Сюзи изменят ее навсегда. Возможно, так оно и будет. Возможно, она хотела измениться. Разве не в изменениях сама суть жизни?
* * *
Она уже переоделась в свой старый халат, когда в дверь постучали. Это оказался Кристиан Диор с белой собачкой под мышкой.
— Гиацинта, — сказал он, извиняющимся тоном, когда его впустили и усадили возле плиты с бокалом красного вина. — Собачка Бебе. Она была заперта в его студии все это время. Бедняжка оголодала чуть ли не до смерти. Он оставлял ей и еду и воду, но они, видимо, закончились. Я подумал, не могла бы ты за ней присмотреть? Пока не вернется Бебе.
Купер взяла на руки дрожащее животное — под свалявшейся шерстью прощупывались тоненькие, как у птицы, ребрышки.
— Конечно я возьму ее.
Купер отнесла Гиацинту в ванную, чтобы помыть. Виду той был жалкий: грязная шерстка сбилась в колтуны, она закатывала глаза и дрожала всем телом. Воняло от нее ужасно. Диор пришел следом за Купер и сел рядом, глядя, как она бережно намыливает болонку.
— Как дела у Бебе? — спросила она.
Он вздохнул:
— Мне пока не позволяют с ним видеться. Но я через все это уже проходил, и это очень тяжело. Он чувствует себя совсем больным. В прошлый раз он едва не умер.
— О, Тиан! Это трагедия.
— Я больше не могу терять тех, кого люблю, Купер. Это чересчур. — Он вытер слезы и отпил глоток вина. — Спасибо, что взяла Гиацинту. Ты добрая. Я бы оставил ее у себя, но всякий раз, как ее вижу, начинаю плакать.
— Ничего, мне не трудно, — ласково ответила она. Теперь она лучше понимала его необычайную чувствительность.
Гиацинта, похоже, извалялась в льняном масле, и Купер пыталась распутать слипшиеся кудряшки.
— Могу я узнать, — осторожно спросил Диор, — куда уехал твой русский джентльмен?
— По делам.
— Говорят, дела у него деликатного свойства. Ты, наверное, беспокоишься о нем?
— Я ужасно беспокоюсь, — призналась она. — Но легче мне от этого не становится.
— А как у тебя дела с Сюзи?
— Иногда она просто восхитительна, а временами мне хочется ее удавить. Сегодня как раз был второй случай. — И она кратко пересказала ему сцену с Ивонн.
Диор поморщился:
— Похоже, Сюзи ведет себя неосмотрительно.
— Она обращается со мной как со своей собственностью. Но я ей не принадлежу. Я даже не лесбиянка. — Увидев, как Диор вздернул брови, она воскликнула: — Если честно, я ненавижу само это определение! Не понимаю, для чего вообще наклеивать ярлыки? Зачем загонять людей в такие узкие рамки?
— Поскольку, во-первых, и мы это уже обсуждали, быть лесбиянкой — профессия Сюзи. А во-вторых, если нас не относить к определенной категории, люди просто не будут понимать, как с нами обращаться. Кроме того, сам факт, что ты отрицаешь свою принадлежность к лесбиянкам, уже говорит о том, что есть женщины такого рода и ты не хочешь иметь с ними ничего общего.
— А я-то привыкла считать, что ты не в ладах с логикой, — сухо заметила она.
— Я этого никогда не утверждал. Я весьма логичен.
Купер отмыла Гиацинту насколько сумела: ей хотя бы удалось не утопить собачку, и Диор помог ей вынуть из воды дрожащее тщедушное тельце и завернуть в полотенце.
— Большую часть моей жизни я прожил, стыдясь самого себя, — тихо проговорил он. — Боль, которую мне приходилось переживать, напоминала агонию, и такую же боль испытывали и другие мужчины вроде меня. Тебе я такого ни за что не пожелаю.
— Перл говорит, что мужчины всегда будут испытывать ко мне отвращение, зная, что я совершила.
— Думаю, мужчинам проще принять женщину, которая любит других женщин, чем мужчину, любящего мужчин. По правде говоря, во многих это возбуждает интерес, именно так Сюзи и зарабатывает на жизнь.
— Я не могу этого понять.
Диор с материнской заботой вытирал полотенцем ушки и мордочку собаки.
— Вы, женщины, можете делать друг с другом что хотите, это очаровательно и не имеет никаких последствий.
— Никаких последствий?
— Просто красота ищет своего отражения. Все это настолько невинно. Как игры детей.
— Тиан! — воскликнула она. — В чем-то ты хорошо понимаешь женщин. Но в некоторых вопросах…
Он вскинул руки — сдаюсь, сдаюсь.
— Хорошо! Ты права. Впредь буду рассуждать только о своих
