концерт. Конечно, все прекрасно знали, где оно находится, но, не желая портить ему удовольствие, не возражали.
Когда Сергей Васильевич уезжал в свое «лягушачье царство», я обыкновенно предпринимала прогулки верхом. Вместе с ним мы ездили верхом редко, потому что нашим непременным спутником должен был быть Левко, а он был настолько громоздок и тяжел, что поспеть за верховыми лошадьми, конечно, не мог, как наши легавые собаки, которые мчались впереди лошадей.
После ужина мы сидели в саду, на террасе или в библиотеке. Сергей Васильевич научил меня карточной игре, называвшейся «кабалой»; забыла, в чем она состояла, но была довольно азартна и интересна. Конечно, в большинстве случаев проигрывала я. Сергей Васильевич вел счет моим проигрышам. У меня сохранилась записка, в которой он меня упрекает в том, что я ничего не заплатила за двенадцать проигранных матчей.
Часов в одиннадцать вечера все расходились по своим комнатам.
И так, довольно однообразно, протекала наша жизнь, но летом всем хотелось отдохнуть от зимней суеты.
Жили мы очень замкнуто, никаких знакомств с соседями не заводили, и если делали это, то в случае крайней необходимости. Сергей Васильевич был этим очень доволен. Он не любил гостей, и, как только появлялся незнакомый человек, он сейчас же исчезал. Исключение составлял помощник моего отца – управляющий краснянским винокуренным заводом Сидоров и его семья, состоявшая из жены Марии Александровны и маленького сына Юры, к которым Сергей Васильевич относился с симпатией.
В плохую погоду, когда нельзя было ехать в лес, устраивалась иногда партия в винт. Отец мой, брат и Сергей Васильевич играли хорошо, Сидоров же – слабый игрок – всегда навлекал на себя неудовольствие своих партнеров, а своей анекдотической рассеянностью приводил всех в веселое настроение.
В дополнение к благим намерениям серьезно заниматься, с которыми Сергей Васильевич приехал в Красненькое, он привез еще какую-то переводную книгу о воспитании и укреплении силы воли. Моя сила воли в молодости очень импонировала Сергею Васильевичу. Иногда мы вели с ним беседы на эту тему. Случалось, что в процессе наших дискуссий он восклицал:
– Да ведь вы читали эту книгу!
И на мой отрицательный ответ говорил с искренним возмущением:
– Я читаю эту книгу, проделываю все, что она предписывает, и у меня ничего не выходит, а вы, не читавши, цитируете ее.
Летом 1899 года Сергей Васильевич решил восстановить в памяти немецкий язык, который прежде знал, но, не имея практики, порядком забыл. Он избрал меня своей учительницей. Занятия, конечно, велись не очень регулярно. Иногда мы читали, переводили и разговаривали. Если он спрашивал меня – а это касалось чаще всего артиклей – и я ему отвечала на его вопрос, он обыкновенно смотрел на меня испытующим, несколько ироническим взглядом и говорил:
– А вы в этом вполне уверены?
Этим вопросом он сразу приводил меня в замешательство, и у меня вместо уверенности появлялись сомнения, а ему этого только и нужно было. И так разнообразны были его интонации, так он все это естественно проделывал, что я каждый раз попадалась на ту же удочку. Если при этом случался мой брат, то он начинал перевирать артикли – существительные женского рода говорил в среднем, среднего рода – в мужском и т. д. Это было, правда, иногда очень смешно и приводило Сергея Васильевича в полный восторг. Настроение принимало уж совсем несерьезный характер, и в таком случае урок обыкновенно кончался.
Сергей Васильевич, очень серьезный на вид, любил пошутить и поддразнить. Были люди, которых он особенно донимал в этом отношении, и я была в их числе. Поддразнивания его носили самый разнообразный характер, он был неистощим на выдумки.
У меня была дурная привычка очень часто, особенно в оживленном разговоре, употреблять выражение «в сущности говоря». Сергей Васильевич решил отучить меня от этого, и каждый раз на мое «в сущности говоря» он подавал реплику, начинавшуюся словами «собственно говоря». Он был очень терпелив и настойчив, и наконец так отучил меня от этих слов, что, мне кажется, я их больше никогда не употребляю.
Шутки его бывали всегда очень добродушны и безобидны. Меня он часто поддразнивал совершенно не существовавшими у меня недостатками. Зная, например, мою склонность к расточительности, он постоянно упрекал меня в скупости, противопоставляя ей свою щедрость. На посвященном мне романсе «Оне отвечали» он написал: «Щедрый на подарки С.Р.».
В письме от 16 августа 1903 года он мне пишет:
«…Поздравляю Вас с наступающим днем Вашего рождения и жду от Вас по этому случаю какого-нибудь подарка. Смотрите, не забудьте, а то у Вас память короткая…»
Когда приезжали гостить к нам Сатины, все летело вверх дном. Первые два-три дня Сергей Васильевич даже не занимался, и это его совершенно выбивало из колеи. Лишь под общим давлением он возвращался к своему строгому режиму; только после обеда он обыкновенно не уходил к себе, а оставался вместе с нами.
Отец мой подарил нам с братом очень хороший фотографический аппарат, и вот мы с увлечением принялись за это дело. Аппарат всюду следовал за нами, и результатом явились десятки снимков.
Удобно было то, что рядом с кабинетом отца была довольно большая темная комната, приспособленная специально для фотографии. Там находились все наши фотографические принадлежности, так что проявлять снимки можно было в любую минуту без всяких предварительных приготовлений.
Известно, что Сергей Васильевич, спасаясь в дальнейшей своей жизни от фоторепортеров, которые подкарауливали его, даже закрывал лицо руками, чтобы не быть снятым. Но он никогда не протестовал, когда мы его фотографировали, и даже соглашался на это с большой охотой.
Иногда мы уходили в сад, располагались где-нибудь в тени на траве или на свежескошенном сене, и начинался у нас квартет a cappella.
У Наташи было высокое сопрано, я пела второй голос, брат – партию тенора, а Сергей Васильевич был одновременно и басом и дирижером. Ввиду того что у всех нас была безупречная интонация и хорошая музыкальная память, Сергею Васильевичу достаточно было раз напеть каждому его партию, чтобы уже можно было сразу приступить к пению квартетом. Помню, что все выходило у нас очень хорошо и доставляло нам большое удовольствие. Думаю, что, если бы квартет был неточен в смысле интонации, Сергей Васильевич не мог бы его слушать. Пели мы обыкновенно русские песни и только что написанный им хор «Пантелей-целитель» и очень любили петь напевы панихиды.
Помню, как-то еще в Бобылевке, веселясь, мы начали петь частушки. Брат мой запевал и придумывал самые нелепые слова, а мы, в том числе и Сергей Васильевич, подпевали: «Эх, дербень, дербень Калуга, дербень ладуга моя, Тула, Тула, Тула, Тула, Тула, родина моя!»
Правда, в то время старшему
