тем более что ты себе уже не принадлежишь. Поехали!
— Но…
— Ни слова больше! Я, хоть и вернулся, черт возьми, но скоро, видимо, опять ненадолго исчезну! Мы с тобой должны перевернуть этот мир. Жаль, что уехал Робинс, он отличный парень, я слышал, ты сошелся с ним накоротке…
— Да откуда ты все это знаешь? — рассмеялся Каламатиано, невольно заражаясь энергией Рейли.
— Я знаю все, но только не себя! Старик Вийон точнее всех определил жизненную формулу таких людей, как мы, и гениальнее его никто уже не скажет. Все, двинулись, не могу долго стоять на одном месте. Стол уже накрыт, все ждут, а завтра прорва новых дел. Скажу тебе по секрету, я знаю, ты ничего не сделаешь мне во вред, как и я тебе. — Он выдержал паузу и загадочно улыбнулся: — Я сегодня очень тесно подружился с заместителем наркоминдела Караханом…
— Что значит «очень тесно»?
— Тс-с! — Рейли приложил палец к губам, и в его глазах загорелись плутовские огоньки. — Да ты правильно все понял: он наш. Я приехал с большой метлой, чтобы навести здесь порядок. И я это сделаю. Но все, больше ни слова оделе. Я уже сыт на сегодняшний день боевыми схватками. Поехали!
Зная страсть Рейли на ходу сочинять немыслимые истории, Ксенофон не стал больше расспрашивать о Карахане, не поверив ни одному его слову, но переодеваться начал, ибо сопротивляться напору Сиднея было так же глупо, как пытаться растопить свирепые весенние заморозки 18-го года собственным дыханием.
— Ты хоть скажи, куда мы едем? — спросил Каламатиано.
— В один теплый дом, где чисто и светло, где нас знают тысячу лет и любят, где живет одна дама, которая тоскует по тебе и готова посвятить тебе свою жизнь.
— Я не хочу, чтоб мне посвящали жизнь. Это божеский сосуд, и человек не вправе его посвящать или завещать, как некую собственность, — сердито сказал Ксенофон.
— Друг мой, не стоит понимать все так буквально! Шпион — тот же поэт! Он творит новую реальность…
— Чтобы однажды сломать себе шею, — продолжил Каламатиано, и Рейли, рассмеявшись, захлопал в ладоши.
— Гениальная формула Рейли — Каламатиано: шпион — тот же поэт. Он творит новую реальность, чтобы однажды сломать себе шею! Ура!
Они взяли извозчика. По дороге Рейли рассказал, как трясся в занюханном дипломатическом «форде», потравился бензином и теперь счастлив покачиваться в пролетке и дышать весенним ветерком.
— Ты надолго приехал? — спросил Ксенофон.
— Пока не знаю. — Сидней усмехнулся: — Я же по глазам вижу, что тебя интересует совсем другое: зачем я приехал, хотя я все тебе уже рассказал, но ты по-прежнему не веришь ни одному моему слову, тебе надо отучаться от этой привычки не верить старому другу, потому как я понемногу отучаюсь врать. Клянусь последней женой Пспитой Бобадилья, неистовой Кармен в постели, одно воспоминание о ночах с ней приводит меня в озноб, что я почти перестал врать. И все, что я успел сказать тебе, чистая правда. Как слеза ангела.
И эти клятвы Каламатиано уже слышал. Рейли вообще любил клясться: на крови, на водке, на любви. Кровь внушала уважение, водка — радость, а любовь — наслаждение. Клясться и спорить на пари — эти качества игрока не могли исчезнуть бесследно, они вообще не могли улетучиться из Сида, ибо составляли его великую основу. Каламатиано представил себе Рейли, переставшего лгать и выдумывать, и ему стало худо. Это мог быть только смертельно больной Рейли.
— Так ты что, опять мне не веришь? — удивился Рейли.
— Я верю, что ты приехал с большой метлой. И это хорошо, — усмехнулся Кен. — Ты считаешь, что ты сказал обо всем. Да, обо всем, но ни о чем конкретно, и надо отдать должное твоему профессионализму, тут есть чему поучиться: ты, исторгая фонтаны слов, умудряешься подчас ни о чем не сказать.
— Ты прав. — Сидней посмотрел на широкую спину извозчика. — Пока еще не время поднимать занавес, но я надеюсь, мы будем работать вместе, ибо то, что я задумал, потребует совместных усилий. Локкарт живет с Хиксом и с этой Бенкендорф, называющей себя графиней?
— Разве она не графиня?
— Муж Муры всего лишь бедный дворянин из Ре веля Иван Александрович Бенкендорф. Это другая ветвь Бенкендорфов принадлежала к знаменитому графскому роду, сам же он таковым не является. Она что, тебе нравится?
Рейли обладал завидной проницательностью, чему Ксенофон всегда завидовал. Каламатиано пожал плечами: разве можно однозначно ответить на такой вопрос?
— Договорись с Локкартом о встрече. Я вернусь недели через две. Можно где-нибудь пообедать. Только желательно без Муры. Мне хочется поговорить по-мужски, по делу, а красивые женщины требуют, чтобы болтали о них… — Рейли, видимо, хорошо был осведомлен о секретной деятельности Муры, но предпочитал на эту тему не распространяться: все же они оба имели честь работать на одну разведку.
Извозчик остановился на Страстном бульваре, и Каламатиано тотчас понял, куда его привез Рейли, — на квартиру Александра Фрайда.
Сашка, увидев Ксенофона Дмитриевича, расхохотался. Когда-то он выглядел красавчиком: черные кудри, почти античный греческий профиль, большие черные глаза. У отца было намешано много восточных и южных кровей, как и у матери, Анны Михайловны. Но с годами, а Фрайду стукнуло уже сорок девять, появились мешки под глазами, прорезались морщины, нос стал рыхлым и пористым. Зато Маша, его сестра, которой исполнилось только восемнадцать, выглядела как греческая богиня. Ксс-нофон, первый раз увидев ее, несколько секунд не мог отвести восхищенных глаз.
Каламатиано с Сашкой расстались в три часа дня. Полковник помогал Ксенофону и Девитту Пулу отправлять гроб Саммерса в Мурманск, откуда его по морю уже переправят в Штаты, они даже выпили по рюмашке, помянув старого ген консула, а через полчаса Фрайду позвонил Рейли и напросился на ужин с третьим липом, коего Сашка якобы никогда не видел.
— Я же знал, что он за тобой поехал! — обнимая Ксенофона, смеялся Сашка. — А он мне, ты знаешь Сида: это очень важный для меня человек, от него многое зависит в этот мой приезд, да и для тебя тоже, ты уж постарайся, я заплачу, денег у меня много, но чтобы все — как у Александра Фрайда времен четырнадцатого года. Я даже подумал, что Рейли притащит Троцкого, тот любит дружить со всякими иностранцами, встал на уши, чтобы собрать что-то на стол, он же из Америки прикатил и не знает, что простой народ и белому хлебу рад. А моя Машка, которой я все это рассказал, мне и говорит: да он Ксенофона Дмитриевича привезет, ты что, не понял? Но я все же
