Но также дефицита товаров с постоянным контролем и идеологической обработкой.
Тогда как западные немцы всего добивались своим трудом, трудолюбием и если по-честному, западная Германия уцелела в гораздо большей степени, сохранив свой промышленный потенциал даже под временным внешним управлением.
Олаф снова улыбнулся, перестав шкрябать залысинку пластиковыми мелкими зубчиками. Светлана тоже была откуда-то с востока. Не уточняла. Может, Польша. Может, Прибалтика. Сколько они шнапса вместе выпили, сказать не сможет никто. Но оргазмы? О, что это были за оргазмы! Помолодел с ней лет на пятнадцать. Оказалось, что женщина в постели может быть инициативна, подвижна, гибка и умела. А откуда набралась опыта — не так уж и важно.
Помнилось Олафу, что на первый секс, как любой педантичный немец, он купил пачку презервативов, где было ровно три штуки. Первый, как водится, порвал. Давно не пользовался. Второй порвали в процессе, поправляя. Третий использовали по назначению. А когда после выпитого среди ночи снова потянуло на подвиги, словно виагрой закусывал, о контрацепции уже никто и не думал.
И тут выяснилось, что Светлана беременна.
Первая мысль была предельно проста — вернуть Светлану. Она и по хозяйству может и в постели на высоте себя показала.
Вторая рациональна — будут жить в его доме.
А третья последовательная вышла — надо продолжать род.
Подумав несколько дней, Олаф пришёл к выводу, что надо рожать. И бежать на родину. Точнее, сначала бежать, а потом рожать. А то было стойкое подозрение, что дети могут родиться в шапке-ушанке вместо рубашки с такой погодой.
Собственно, мысль о наследнике или наследнице (Светлана пока не уточняла), и заставляла Мергенштольца улыбаться. Вновь запевая в расчёску, как микрофон, он продолжал петь немецкий песенки, только вместо больничного одеяния на этот раз представлял себя в молодости, в немецком парадном мундире на дембеле.
Кители и мундиры вермахта ФРГ и ГДР в 1980-ые годы, конечно, отличались. Орлы против эмблем циркуля и молота. Но на плацу маршировать учились солдаты той и другой армий. И вспоминая как правильно шагать в ногу, Олаф продолжал петь. А теперь ещё и маршировать.
Для Мершгенштольца его импровизированное выступление звучало как:
Сейчас вдвоём в быстром танце
Рядом мы пойдём,
Рядышком пойдём,
Вместе мы пойдём.
Мы в быстром танце,
Мой дружок, пойдём.
Лишь с тобой вдвоём.
И он до того разошёлся, что принялся выступать в голос, продолжая шагать на месте.
Но для жителей палаты это звучало и виделось так, как будто в атаку марширующим строем идут нацисты. Тишина на сонном часу лишь усилила впечатление. Эхо, отражаясь от стен в приоткрытую дверь, доносилось далеко за пределы палаты, в далёкий коридор.
Доктор Цветаев, который вышел из ординаторской, прислушался. Хмыкнул. Хватает событий по жизни перед Новым Годом. То дочь в депрессию впадает на фоне отсутствия мужского внимания и проблем по работе, то резко хорошо всё у неё, цветёт и какие-то клубы по интересам собралась заводить. А раз так, то о своём отделении лучше задуматься, а дочку отпустить во взрослую жизнь. И перестать о ней волноваться.
Но что в его вотчине творится?
— Ты только глянь на него, — буркнул пожилой доктор, прислушиваясь к немецкой речи.
Мало того, что пациент без страхового полюса поступил и медкарты, жрёт за казённый счёт и спит, занимая кровать тех, кому возможно нужнее, так ещё и других пациентов начал пугать. Бегут из палаты, как от пожара.
«Ладно в период обострения отлежался. Но уже сколько времени прошло?»
Полный желания разобраться, профессор медицинских наук Цветаев укрепил это желание парой санитаров и целенаправленно пошёл к палате.
Повернувшись к доктору и санитарам, марширующий Ганс продолжил песню. Раз пришли послушать, нужно показать свои творческие потуги в лучшем виде. А там может и по две порции начнут в столовой выдавать. Да и до весны ещё можно полежать. Тогда ещё меньше платить за жилплощадь.
И вдохновлённый Олаф не только не прекратил, но как следует набрав воздуха, продолжил:
Где горный спрятан луг,
Где никого вокруг,
Где слышен зверолова
Далёкий рог.
Среди цветов лесных,
В одеждах расписных
Плясать пойдём сегодня, дружок.
Когда Цветаев увидел перед собой марширующего немца, очевидно распевающего речёвки времён Великой Отечественной Войны, его терпение насчёт иностранца лопнуло. Хлопнув пару раз в ладоши вместо бурных продолжительных аплодисментов, он кисло обронил:
— Так, похоже господин Олаф достаточно погостил в стенах нашего заведения. На выписку его!
— Как это на выписку? Ещё не весна! — возмутился Мергенштольц и попытался найти глазами Макса.
— Не будем дожидаться весеннего обострения, — уточнил Цветаев. — Долечитесь дома, господин Олаф. У вас всё-таки медицина поинтереснее. Как никак, родина отца-основателя психиатрической медицины.
— Какой ещё отец? Я же пел лёгкую весеннюю песенку!
Но Максим, как человек, зависимый от общества, (особенно в стадии клинической прогрессии болезни), покинул палату вместе со всеми, повторяя, как и все «ну его нахуй, ребят» и «фашизм не пройдёт!».
— Как какой? Зигмунд Фрейд, — усмехнулся Цветаев и отправился в ординаторскую писать выписку.
Санитарам хватило десяти минут, чтобы собрать и выдворить иностранца из отделения с той выпиской в руках.
* * *
Зоя веселилась, Зоя смеялась. Шуточки-прибауточки перемешивались нередко с тонкими намёками, чаще толстыми полунамёками. Но Боря просто пропускал этот поток речи промеж ушей. Ничего не задерживалось. Сам себе на уме. А соседка Шаца просто вместо радио. Можно слушать отдельные моменты, можно игнорировать полностью, ссылаясь на то, что за рулём.
Когда они подъехали к больнице для душевнобольных, Похлёбкина немного притихла. Стала собраннее. А затем вовсе огорошила вопросом:
— Борис, а с чего бы мне начать?
Глобальный почесал макушку на входе и уже собрался подобрать слова, но тут из помещения пулей выскочил подозрительно знакомый человек в его шапке-ушанке и тулупе, вцепился в шиворот и заявил по-русски:
— Я же просто про весну пел! Нихт, выписка, нихт!
— Олаф, чтобы тебя кошки драли! — возмутился Боря, сбрасывая захват поехавшего немца.
Правда ехал он почему-то не в сторону Германии, а в основном по городу катался. Перекати-полем. И не было до него дела ни послам, ни министрам по делам иностранцев. Пока рабочая виза действует, пропавшим без вести не числится.
— Почему меня должны драть кошки? Я собак люблю! — возмутился Мергенштольц, чем тут же завоевал симпатию Зои.
—
