на чужом языке, мне открывалась истинная природа воспоминания. До сих пор я была уверена, что это наша песня. Сейчас мне стало стыдно своего незнания, я посмотрела по сторонам: вдруг кто-то из присутствующих прочел мои мысли? Конечно же, она не наша. По мере того как я слушала куплет за куплетом, мне становилось все очевиднее, что она никогда и не была нашей. Среди цветов сердца сильней стучат в весенний день. Нет. Языком, на котором она родилась, был французский; это как если бы женщина, в десять раз более привлекательная, чем я, надела мое любимое платье и всем сразу бы стало очевидно мое несовершенство. Популярные французские шансоны иногда переводили на наш язык, и их перепевали другие исполнители, это я знала. И как я могла быть такой дурой?
Я посмотрела на Лейлу, которая все еще стояла рядом с туалетом и ждала своей очереди. Она тоже слушала песню, но ей в отличие от меня французский нисколько не мешал. Впрочем, слова никогда не были для нее важны. Она повернула голову и задумчиво смотрела перед собой, едва заметно улыбаясь, будто только что нашла давно потерянную игрушку. «Ла бранше ден серизье… де сон жардан каресе», – лилось из динамика. Она была в каком-то другом месте, не в Вене, не рядом с дверью в туалет. Между ней и слащавой мелодией простиралась неуловимая для меня часть истории. На какой-то момент она перестала быть Лейлой. Превратилась всего лишь в девушку, которая окунулась в дорогие ей воспоминания. Мне хотелось пробраться в ее голову и стать соучастником всего, что там запечатлено. Более того: я хотела воспринять эту музыку так же, как она, стать Лейлой, как в те дни, когда я своей ручкой писала ее письменные работы.
Возможно, у меня в голове просто гулял алкоголь, не знаю. Я смотрела на свои руки на столе и хотела вместо своих увидеть ее пальцы, хотела, чтобы ноги у меня вытянулись и стали длиной с ее ноги, чтобы волосы отросли и стали белыми, чтобы у меня была ее грудь и ее ребра под ней и чтобы я такая – новая – слушала эту песню. Я потянулась к ее бокалу и отпила глоток вина. Кислота обожгла горло. Я была фальшивкой. Не справлялась с заданием, хоть и взялась за него. Армин это увидит. Венера из его двора выросла и превратилась в посредственную, маленькую «Мисс Май» с дешевого календаря на бензоколонке.
Тем временем Лейла, не подозревая о моих возвышенных патетических раздумьях, зашла в туалет и закрыла за собой дверь. Как легко быть ею, подумала я, так спокойно, без усилий. Некоторые люди просто есть и все, без всяких драм. Лейла, или Лела, или Эсмеральда – несущественно. А я? Обычная известняковая гора, возомнившая себя вулканом. Фигляр, имитирующий извержение чувств. Во рту я по-прежнему чувствовала вяжущий вкус того, что пила она. Я никогда не любила вино, настал момент в этом признаться. Я сидела в ночном баре отеля в Вене и рассматривала свои руки. Это были самые обычные руки, какие я когда-нибудь видела. Смотрела на них первый раз в жизни. «Жекрю мурир дамур пурэль», – орал француз.
Когда она вышла из туалета, дорогу ей преградил высокий тип в дорогом костюме. У него была одна из тех растрепанных причесок, которые стоят половину моей зарплаты. Мне их не было слышно. Я пыталась пивом смыть терпкий вкус вина. Он держал руки в карманах и что-то ей говорил. Ее плечи тряслись от смеха. Мне хотелось исчезнуть. Лея. Лейла. Лела. Кто она для него? Песня все продолжалась, унижая меня прекрасным французским.
Лейла похлопала своего загорелого господина по плечу и вернулась к стойке.
«Хочет, чтобы мы прогулялись», – сказала она.
«Кто хочет, чтобы вы прогулялись?»
«Франц Йозеф».
«Франц Йозеф хочет, чтобы вы прогулялись. Кто это Франц Йозеф?»
Она показала подбородком на стол, за которым он сидел, а он приветствовал ее, подняв бокал, из которого торчал помятый маленький зонтик.
«Ты в своем уме?»
«А в чем проблема? Я пойду немного прогуляться с Францем Йозефом. А ты как раз выспишься, ведь ты уже три дня за рулем».
«Лейла, ты не можешь просто так пойти куда-то с каким-то иностранцем. Откуда ты знаешь, кто он? Может, у него где-нибудь подвал с белыми рабынями. Ты об этом подумала?»
«Сара, – сказала она серьезно, – иди спать».
Я хотела что-то добавить, однако она уже взяла со стула сумку и присоединилась к Францу, который ждал ее у двери.
«Не волнуйся. Я ее верну!» – крикнул мне этот клоун на плохом английском, как будто я на время дала ему свою тетрадку.
Я допила и вино, и пиво. Хотела заплатить, но бармен за стойкой сказал, что приятель моей приятельницы уже об этом позаботился. Меня чуть не стошнило. Я оставила ему бессмысленно большие чаевые, чтобы дать понять, что я официально дистанцируюсь от благотворительности Франца Ебаного Йозефа. Взяла сумку и поднялась назад, к номеру 42. Вошла, разулась и легла на просторную кровать. Подушка была совершенно холодной, я понимала, что только-только начинаю пьянеть. «Ich bin Лела, – шепнула я в пустоту. – Ich bin Лея. Ich bin Лили». Я перевернулась на бок и прижала колени к груди. У меня на платье краснело пятно от вина. Как будто той ночью я кого-то прикончила.
«Ich bin Лулу. Ich bin Лала». Рядом со мной, на чистом постельном белье по-прежнему лежал маленький компас. Ich bin Ло. Стрелка компаса бежала от моего тела, будто я токсична. Испуганно подергивалась в направлении холодного Севера.
Утреннее солнце еле заметно отражалось от мебели из поддельного дуба, как чужак, который извиняется, что по ошибке вошел в нашу комнату. Я проснулась и увидела рядом с собой куст белых волос. Вернулась. Я тихо выбралась из кровати и направилась в сторону ванной. На столике рядом с зеркалом лежала ее «Моторола», губная помада и триста евро.
«Было бы пятьсот, если бы ты к нам присоединилась», – пробормотала она у меня за спиной и глубоко зевнула. Я обернулась и посмотрела на нее. Она передвинулась на середину кровати и разбросала в стороны руки и ноги. Как в тот день у реки. Gaudeamus igitur. Пятна от туши для ресниц и румян превратили ее красивое лицо в маску печального паяца.
«Не понимаю, чего бы было пятьсот?»
«Ой, если бы ты его видела, Сара… Сел на пол, на корточки, и хочет, чтобы я его била и орала. Bad boy! Feri bad boy! А потом лизал меня полчаса».
Она беззаботно перевернулась на живот и потянулась рукой к упаковке жевательной резинки на ночном столике. Я продолжала смотреть на эти деньги так, будто это умело замаскированное насекомое, которое прыгнет и брызнет на меня своим ядом, если я до него дотронусь. Может быть, Франц подумал, что спал с профессионалкой, и по ошибке оставил ей деньги на кровати, перед тем как пойти принять душ? Или, может быть, он действительно в тот вечер ангажировал проститутку и только одна я этого не знала? Я не могла ее спросить, да и не хотела. Она оставила меня в баре за стойкой и пошла в кровать с каким-то незнакомцем. Она что-то у меня отняла, у меня и у того дня, когда я должна была увидеть Армина. Нарочно так сделала. Я представляла себе, что все начнется по-другому. Я хотела солнца, и завтрак, и Лейлу без макияжа. Какой-нибудь наивный разговор о прошлом. Но день был пасмурным, как перед дождем,
