Мы ехали по шоссе. Я молча сидела на заднем сиденье машины, чувствуя себя опустошенной. Деревья без полива на засушливой и каменистой почве засыхают, даже не осознавая этого. Такой я видела и нашу с Микеле историю любви.
Мы добрались до Чериньолы поздним вечером. Тетя Кармела и бабушка не ждали нас. У них не было телефона, поэтому мы не смогли предупредить их, что приедем.
— У меня в багажнике вино, масло, банки с солеными сардинами, перец чили, кастрюля с угрем и хлеб, — сказал отец, словно извиняясь.
У бабушки Ассунты на глаза навернулись слезы, и она не переставала благодарить Деву Марию за приятный сюрприз. Потом принялась торопливо целовать меня и восхищаться моей красотой.
— Моя внучка похожа на святую, моя внучка — настоящий цветок, — повторяла она, целуя кончики собранных в горсть пальцев и прикладывая их мне к щекам.
Я крепко прижалась к ней, чего раньше никогда не делала при встрече. Мне бы хотелось, чтобы она тоже увидела Микеле, чтобы тетя Кармела и все, кого я знала, увидели его, чтобы они поняли, что он совсем другой, что он рожден для другого мира, совершенно противоположного нашему, — мира, где каждый может убежать от бремени своего прозвища. Потому что, запертые в ловушке диаметром в пятьдесят шагов, мы с ним так и останемся Малакарне и Бескровным, не сумеем вырастить ничего другого, кроме сухих и насквозь прогнивших деревьев.
Бабушка поселила меня в комнате на первом этаже, где я жила во время летних каникул, когда уезжала подальше от района Сан-Никола. Летом, однако, из окна моей комнаты открывался замечательный вид на огород и оливковые рощи, ряды камелий у дома и цветущие олеандры. Зимой же природа увядала и засыпала, а в этом крыле дома бабушка Ассунта обычно складывала старую одежду, еще годную для весенней работы в поле. Поэтому моя спальня напоминала склад продавца подержанного платья или гримерку бедной театральной труппы. По стенам на гвоздях висели соломенные шляпы, выцветшие заношенные комбинации с истрепанными кружевами, старые подтяжки и брюки, залатанные в нескольких местах. Везде сильно пахло нафталиновыми шариками.
Мама пришла предложить мне помочь разобрать вещи. Я знала, что она просто хочет утешить меня, как делала всегда. Мама села на кровать и сделала вид, что с любопытством осматривается. Погладила бахрому на покрывале, провела пальцами по сплетению роз, нарисованных на подушках.
— Прости, Мария, твой отец хочет тебе только добра.
Я повернулась к ней спиной, собираясь развесить в шкафу одежду. Там, как и много лет назад, висели элегантные вещи дедушки Армандо: куртки, жилетки, льняные и фланелевые рубашки. Все осталось нетронутым, словно их владелец должен скоро вернуться из долгого путешествия.
— Я не знаю, почему Бог забрал Винченцо, — твердо сказала я. — Он должен был забрать папу.
— Что ты говоришь, Мария?
— Я говорю, что желаю папе смерти.
Я повернулась к маме, прикусив нижнюю губу. Хотелось плакать, но я сдержалась.
— Как ты можешь говорить такие вещи? Ты его дочь. — Мама была великолепна в своем нисхождении до роли королевы бедняков: красные губы, зеленые тени для век, подчеркивающие яркие глаза, волосы со свежим перманентом. В ту секунду я подумала: отчасти она тоже виновата, что отец стал таким — авторитарным, несговорчивым, упертым. Виновата в том, что наша жизнь вертится вокруг него.
— Ты когда-нибудь думала, что, возможно, Винченцо не погиб бы, если бы папа был другим человеком?
— Это не твой отец убил Винченцо.
Я вытащила дедушкин костюм и положила на кровать, чтобы хорошенько рассмотреть. Я никогда не видела таких костюмов на отце, хотя в детстве мне этого хотелось бы.
— Отец вырастил его в насилии. Винченцо ничего другого не знал. Ты сама так говорила.
— Мария… — Голос мамы затих, как если бы ей не хватило сил на дальнейшие споры.
Тогда продолжила я, холодно и напористо, как научил меня наш район. Позднее я поняла: хочется мне или нет, эта манера стала неотъемлемой частью меня. Она пряталась где-то на дне и время от времени всплывала на поверхность, взбаламученная моими мыслями или какими-то событиями. В такие моменты возвращалась и злость, а с ней — язык и повадки, усвоенные на улицах.
Я почувствовала, как внутри разгорается гнев.
— И если мы говорим честно, мама, это и твоя вина тоже, ведь ты всегда знала папины повадки, но даже не попыталась уйти, забрать детей и бросить его. Ты осталась с ним, разрешая ему срываться на тебе по любому поводу, даже если ветер вдруг подул не в ту сторону, куда ему хочется.
Сердце колотилось так сильно, что от его грохота мир грозил рассыпаться на части. Обстановка вокруг нас — шкафы, одежда, кровать — померкла, словно ее заволокло дымом. Я надеялась, что мама снова закатит мне пощечину и мы будем квиты, но вместо этого она мешком свалилась на кровать. Постепенно я почувствовала, что дыхание становится спокойнее, а мир вокруг обретает прежнюю форму.
— Тебе не понять, Мария. Знаешь, все не так просто. Есть много вещей… — Мама запнулась, но было видно, что она изо всех сил пытается следовать логике и подыскивает правильные слова. Сейчас я думаю, что правильных слов, наверное, и не было вовсе, ведь понять другого человека слишком сложно. Можно только терпеть и прощать.
— Дети, годы, проведенные вместе, возраст… — Мама попробовала снова, но все опять застопорилось. Она немного помолчала, а потом сказала лишь одно слово: — Прости.
Это прозвучало очень убедительно.
В тот момент я не могла попросить у нее прощения, но поняла, что моя жизнь должна продолжаться в другом месте. Я оставила маму в спальне, на цветочном покрывале, и присоединилась к тете Кармеле и бабушке.
Перед окном красовалась рождественская елка, вся в ярких огнях, а на столе стояли панцеротти, лук кальцоне, салями, соленые сардины и несколько бутылок домашнего красного вина, виноград для которого дядя Альдо, муж тети Кармелы, выращивал неподалеку от фермы — большого и светлого дома, похожего очертаниями на шляпу в окружении зеленых полей. Я подумала, что Чериньола — неплохое место для жизни, особенно в сравнении с хаосом и шумом города. Вскоре пришла и мама. Она подправила макияж и переоделась. Тетя Кармела тем временем вытащила проигрыватель, и теперь по комнате разносилась рождественская классика — «Ты сошел со звезд». По случаю торжества стол накрыли в просторной гостиной с синими стенами, мебелью из каштана и большими окнами с занавесками, которые делали комнату похожей на парусник. Дядя Альдо выступал в роли хозяина дома, поднимая бокал и произнося тосты в честь гостей. Мой отец отвечал с искренней радостью, что было очень не похоже на него. Вот она, подумала я, другая сторона Антонио Де Сантиса — возможно, именно та, что околдовала когда-то мать, которая околдовывала и меня в детстве.
— Мария учится в университете, — сказал папа. — Готовится к первому экзамену по средневековой истории.
Бабушка кивала и время от времени целовала кого-то невидимого, стоящего прямо перед ней, — может, призрак дедушки, кто знает.
