Нож-бабочка – это особый нож, обычно очень острый, который отличается от привычного складного ножа. Это оружие – настоящая фантасмагория, ему и обращению с ним посвящены целые веб-сайты.
– Номером три была открытая бутылка уайт-спирита, – продолжает мой гид. – Номер четыре – рюкзак. Пустой. Мы все забрали, чтобы стало свободнее.
– А вот начет номера пять, доктор, я ничего не буду вам говорить. Нам важно ваше мнение. Осторожнее, не затопчите.
Будет жаль, конечно, если я случайно наступлю на улику, но здесь ничего не видно! Я внимательно смотрю на собеседника, думая, что меня разыгрывают так не к месту в этот серьезный момент.
– Я знаю, о чем вы думаете. Но это не шутка. Посмотрите внимательнее.
Под маской я улыбаюсь. За столько лет мы неплохо узнали друг друга. Я начинаю искать. И нахожу. Здесь, в отдалении от рельсов, щебень более мелкий, почти гравий. И на этих мелких камушках я различаю четыре несколько размытых, но глубоких отпечатка ступней. Говоря языком охотника, это следы лап. Я восклицаю:
– Кабан. Это след кабана. И крупного притом – по мне, так не меньше 100 килограммов. Ошибиться невозможно, хотя я и не эксперт в следах животных.
– Мы немного сомневались, доктор.
– Нет, в том, что это один из тех, на кого вы любите охотиться.
– Нет. Но на этом участке трудно оставить след. Пойдемте посмотрим остальное.
Я подхожу к телу не сразу.
Не концентрировать все свое внимание на жертве с первых секунд – этот навык я взращиваю у своих учеников до уровня обсессии. Иначе можно отвлечься и упустить важную подсказку.
Холодно. Среди собравшихся есть дальновидные, экипированные хорошо – они пока держатся, и те, кто собирался в путь, не подумав, – эти капитулируют один за другим.
Судмедэксперт, как и крестьянин, должен думать о погоде каждый день. Пойдет дождь или не пойдет? Подморозит или нет? И о местности: топкий ли это участок, сухой, каменистый? Надеть сапоги или высокие ботинки? Поэтому в университетской больнице надо мной часто смеются, когда я прихожу с утра: «А ты не запаришься? Видел, как солнце палит? Зачем ты надел эти штиблеты?» Но я не обращаю на них внимания, думая о том, как приятно быть хорошо экипированным ледяным ранним утром.
Мы стоим в четырех-пяти метрах от тела, которое лежит в канаве, прямо у ограждения. Между пятном крови у таблички номер один и телом видно еще несколько маленьких красных пятен, испачкавших щебень и траву на откосе.
Я приближаюсь к жертве, лежащей на левом боку. Голова трупа, обращенная к полю, лежит на вытянутой руке. Левая кисть вдавлена в почву на склоне и, кажется, глубоко поцарапана. Мужчина одет тепло, на нем рюкзак. Значит, было два рюкзака? Да, два. Первый пустой, а этот? Я не знаю. Жандармы тоже, потому что они не прикасались к телу, ожидая меня.
Я подхожу еще ближе, чтобы подробно рассмотреть лицо, которое освещаю фонариком. И вот он, шок: на меня смотрят два широко раскрытых глаза, лишенные век. Но дело еще хуже: видны все зубы во рту, даже те, что расположены глубоко. Потому что у трупа нет ни губ, ни щек. Видно все до костей. Уши тоже отсутствуют.
Одним словом, ужас. Кожа отсутствует от середины головы до основания шеи. Как и мышцы. Ниже, на уровне грудины, зияет трахея, а гортани нет. Видны все шейные позвонки.
Настоящее скальпирование лица и шеи до груди. Поразительно. Даже индейцы не снимают столько кожи, когда хотят произвести впечатление на своих противников в ковбойских фильмах. И, говоря о скальпах и индейцах: края ран выглядят так, как будто кожу срезали ножом… Что возвращает нас к «бабочке».
Старший следователь излагает мне свою точку зрения, вспоминая табличку номер один, начало событий.
– Доктор, здесь на земле лужа крови. Но на посту и рядом с ним никакой крови нет, как и нигде вокруг, как бывает при ранениях артерии. Я считаю, что кровотечение было длительное, но не артериальное. Или что-то помешало крови выплескиваться.
– Может, тот, кто нападал?
– Хм… Видимо, что-то произошло в районе этого пятна, – продолжает старший следователь.
– В любом случае я уверен в одном: кожу сняли, когда он был уже мертв. На костях крови нет.
На лице у старшего следователя легкая улыбка.
– Идем дальше?
– Идем дальше.
Я возвращаюсь к изуродованному телу.
Удаление лица – хороший способ затруднить установление личности жертвы и замедлить расследование, а удалив и шею, можно избавиться от улик.
Его задушили? Нельзя сказать, гортани больше нет. Перерезано горло? Но нет и шеи.
Я внимательно осматриваю руки, пальцы, запястья. Руки грязные, в крови, ногти в земле; на склоне рядом видны следы царапания.
Дальше идти нет смысла, вряд ли то, что я там увижу, поможет при осмотре жертвы. Под ногами перекатывается щебень, нужно постоянно останавливаться, чтобы пропустить поезд, да и холодно. Необходимо сохранить все улики. Я оборачиваю кисти и голову трупа в большие кульки из крафтовой бумаги, чтобы при транспортировке ничего не потерялось.
Наконец измеряю температуру тела: надрезаю кожу на животе на сантиметр и ввожу зонд в область печени: 4,2 °C. Любопытно. Температура окружающей среды – +7 °C. Я редко видел трупы холоднее, чем окружающая среда. По крайней мере, из тех, что не были заморожены.
Тело отправляется в институт судебной медицины для дальнейшего исследования.
На следующий день после короткой ночи, проведенной в теплых объятиях моей любимой, как обычно, нужно разбудить детей. Ситуация, знакомая всем родителям. И как всегда, в будние дни мы не можем их добудиться до последнего, а по выходным те же самые дети будят фанфарами нас в семь утра.
Когда я приезжаю в университетский центр, с удивлением обнаруживаю, что все уже в полном сборе вокруг кофеварки. Команда уже в курсе свежих новостей: подумайте только, шефа вызвали во время дежурства на дому, заставили часами мерзнуть на железнодорожных путях, значит, дело того стоит. И раз уж шеф торчал там несколько часов, лучше приехать пораньше, случай точно исключительный. Вот и кофе подоспел.
