— Лика, — позвонил Одинцов к вечеру, — у тебя все в порядке?
От его спокойного и уверенного голоса на душе расцветают розы. Почти такие, что стоят у меня в ведре на столе в кухне. Я их туда перенесла. Любуюсь. Ведро, конечно, минус, но красота, бесспорно, плюс.
— Одинцов, а что это ты такой заботливый? — спрашиваю ехидненько, провоцируя его на откровения.
Мне немного грустно. Я еще помню его щедрое предложение руки и сердца. Как бы понятны мотивы, что им движут, да и по натуре он — ответственный, а я — сестра его друга, но душа рвется и хочет романтики. Приключения на свою пятую точку я уже нашла. Точнее, я бы их еще поискала вместе с Одинцовым, но вряд ли это возможно, когда он трезвый.
— Я — нормальный, — дает он самый тупой ответ в мире, и я вздыхаю. — Вещи уложила?
— Слишком ты быстрый, — бурчу, оглядывая несусветный бардак.
В голове мелькает шальная мысль: а не устроить ли Мишеньке сладкую жизнь? Разгромить квартиру, например? Пустить все, что нажито непосильным трудом, в распыл. Но это низко. Не стоит того. Отомстить можно и по-другому.
Все здесь покупалось на его деньги. Я ведь приживалка при короле. Тунеядка в прошлом. И сейчас, как никогда, благодарна Георгу.
— Будешь готова, не забудь позвать, — командует Биг Босс. — До встречи, Егорова.
— Бесчувственное бревно, — говорю я в пространство. — Вот уйду от вас, будешь знать.
Утром меня будит звонок в дверь. Кого это принесло в несусветную рань? На часах — семь утра. Я сонная, но не сумасшедшая. Прежде чем открывать, смотрю в «глазок».
— Гош, тебе не спится, что ли? — открываю дверь, зевая.
У меня на голове — воронье гнездо, сама я в ночной пижамке, но перед братом можно в таком виде. Он как бы меня и не в таких ракурсах лицезрел.
— Анж, — начинает он с порога, — я звоню, а ты не отвечаешь. Во-первых, тебе следовало бы позвонить и рассказать о вчерашнем.
Ясно. Одинцов настучал. Вот же гад. С другой стороны, Георг таков, что всегда руку на пульсе держит.
Я проверяю телефон — разрядился, собака. Теперь понятно, почему Большой Брат ни свет ни заря подорвался.
— А во-вторых? — интересуюсь, отправляясь в ванную.
— А во-вторых, если хочешь, я этого Рубина закатаю в асфальт. И имущество поделим пополам через суд.
Я чищу зубы и прислушиваюсь к себе. Мне замечательно. Никаких симптомов. Вздыхаю, понимая, что при брате проверять тест я не буду. Может, оно и к лучшему. Расстраиваться лишний раз.
— Пусть подавится своим барахлом, — снова обвожу погром в квартире свежим взглядом. — И вообще, хотела налегке свинтить отсюда. Оказывается, столько мелочей всяких личных у меня — удавиться можно.
— Ну, гордо и с котомкой — это по-нашему, — ржет Георг.
Кажется, он намекает на себя: однажды он пытался создать что-то наподобие семьи и ушел оттуда буквально в одних трусах. С тех пор мой брат в серьезные отношения и не играет.
Я почему-то некстати вспоминаю Зефирку. Интересно: у них с Георгом что-то было неделю назад? Но спрашивать о таком как-то неудобно, а телефон у Женьки я как-то не удосужилась попросить.
— Итак, с чего начнем? — он настолько энергичен и бодр, что хочется его треснуть.
— С завтрака. Я только встала, между прочим. Подозреваю, в такую рань ты тоже не ел.
— Зато я распорядился, чтобы в родительской квартире убрали, — смотрит он мне в глаза и наблюдает за реакцией.
— Это всего лишь стены, Гош, — отвечаю ему правдиво. — Дом, где мы выросли. Мне не страшно туда возвращаться.
— Если хочешь, мы что-нибудь придумаем другое, — испытывает меня на прочность.
— Нет. Не хочу, — я уже все решила, и не чувствую отторжения от мысли, что через столько лет мне нужно будет перешагнуть порог отчего дома.
— А я… не знаю, — перестает улыбаться мой всегда неунывающий Гошка. — Каждый раз, когда вхожу туда, кажется, что вот-вот из кухни выйдет мама. Руки у нее пирожками пахнут. И лицо раскраснелось, потому что она с духовкой возилась. А из комнаты выглянет отец с газетой в руках. Посмотрит на меня пристально из-под очков, и я снова напрягусь, потому что он видит меня насквозь и способен легко поймать на какой-нибудь проделке.
Я делаю шаг и обнимаю его — большого и сильного, но такого ранимого временами. Наверное, он никогда не раскрывается настолько ни перед кем. Передо мной и то редко. Я привыкла, что он старший и всегда обо мне заботился. А сейчас впервые чувствую себя мудрее и надежнее. Тем плечом, на которое он может опереться, если ему будет тяжело.
— Я все помню, Гош. Тоже помню, — шепчу, гладя брата по плечу. — И, мне кажется, они были бы счастливы, что в их доме снова забурлит жизнь. В доме, где никогда не бывало тихо и пусто.
Гошка вздыхает шумно, а затем смотрит на меня с улыбкой.
— А забурлит, Анж? Хотя, зная тебя, можно в этом и не сомневаться. Ладно, пьем кофе — и за работу!
В четыре руки мы справились гораздо быстрее. Одинцову звонить я не стала, но он и сам появился, когда пришло время грузить вещи. Подозреваю, что это мой брат его позвал.
Одинцов ни о чем не спрашивал. Он руководил. Вещи носили грузчики в грузовой микроавтобус, они же затаскивали их в родительскую квартиру. Нет, неправильно: в мою квартиру.
— Ну, вот, — Гошка ходит по комнатам и мотает головой. Одинцов тоже бродит тенью: он часто бывал здесь в детстве. — Пока устраивайся, а потом сделаем все, как надо: технику обновим, ремонт сделаем. Что не нужно, выкинем. Да, Анж?
— Конечно, — улыбаюсь, — и пирожков с яблоками напеку.
У брата темнеют глаза. У мамы всегда очень вкусными получались пирожки. У меня тоже. Наверное, по генам передалось.
— И угостишь, — вклинивается Одинцов.
Он сегодня другой. Более отстраненный, что ли. Неконтактный. Но мне пока некогда ломать голову, что с ним не так. Завтра буду думать и разбираться. А сегодня мне хватит забот, чтобы распаковать хотя бы часть моих вещей.
Когда они уходят, я кружу по комнатам и улыбаюсь. Немного с опозданием, но я по-настоящему стала самостоятельной и независимой.
