Ждать пришлось долго. Даже примерно не могла представить сколько часов — три, пять, семь? — абсолютно потеряла счет времени. Я ходила вдоль стен, присаживалась на корточки, либо же прямо на пол, подстелив под зад, брошенный кем-то обрывок картона, а потом поднималась вновь, чтобы размяться. «Мариновать клиента» — так, вроде бы, звучит на языке таких как Юмашев подобное? Я продрогла, но похвалила себя за то, что умудрилась надеть теплый свитшот с рукавами и джинсы, а не какую-то милую прелесть по погоде.
Занять себя было абсолютно нечем, сумку и телефон у меня отобрали ещё в машине. Мне захотелось справить нужду (слава богам, пока только малую), и я терпела из последних сил. Я долго осматривалась, пытаясь обнаружить камеры, хотя и так понятно – нет их, не в бетонные стены же их вмонтировали. А потом все-таки не удержалась: ушла в противоположный от «своего» — да-да, не удивляйтесь, за эти часы тот угол, в котором я торчала больше остальных, мысленно звался «мой» — и «пустила ручей». Это так унизительно.
А когда мне начало казаться, что обо мне забыли и я попросту умру здесь: от голода, жажды или скуки, неважно, тяготило и то, и то одинаково, пришел Юмашев. Мой взгляд мгновенно устремился в угол, с потаенной горечью отмечая; жидкость успела впитаться в бетон, но след ещё слишком заметен. «Плевать!» — сказала себе, я не виновата. Он проследил за моим взглядом и ухмыльнулся:
— Обживаешься?
Отвечать я посчитала ненужным. В его руках находилась моя сумка, которую он перевернул и вытряхнул под ноги содержимое. Блеск для губ отскочил прямо на пятно, пудреница раскололась на две части, содержимое треснуло и высыпалась. Я глянула на зеркало – не разбилось. Большинство вещей (кошелек, ключи, паспорт и разные мелочи) пали одной кучкой, Юмашев пнул по ним и рявкнул:
— Где акции, сука?
Я сидела на картонке, вытянув ноги, он подошел, пнул мне по бедру и схватил за подбородок. Сжал его. Больно. Похоже, хочет раздробить мне пальцами нижнюю челюсть.
— Я тебя спрашиваю? — заглянул в глаза. Я отвела свои и уставилась ему за спину, туда, в приоткрытую дверь, пытаясь высмотреть есть ли шанс к спасению. Он отгадал мои мысли, потому что предупредил: — Даже не думай. За ней мои люди, далеко не сбежишь.
В проем заглянул мужчина, ехавший со мной рядом, на заднем сидении, будто подтверждая — вот он я. Юмашев небрежно выпустил мой подбородок, так, что моя голова качнулась, чуть не ударившись о стену, и не поворачиваясь, почувствовав присутствие человека, обронил:
— Гомель, стул мне хоть принеси.
Стул ему принесли. Вернее, вкатили и не стул вовсе, а офисное кресло. Не новое, но вполне приличное, коричневой кожи. Он развалился в нем, покачался вперед-назад и отбил незатейливый ритм об подлокотники.
— Ты мне всё испортила. Тем хуже для тебя, между прочим, теперь мне придется тебя убрать. Хотя, — сделал он вид, что задумался, — я готов дать тебе один шанс всё исправить.
— Ярослав где? — поинтересовалась я, почему-то думая, что тот сидит в помещении подобном этому.
— Собственная безопасность. Вот, что тебя сейчас волновать должно.
— А вы не беспокоитесь за свою? Оказаться в тюрьме на старости лет, должно быть, не слишком приятно.
Он засмеялся. Громко, напоказ.
— Идиотка, — снисходительно сообщил он, когда ему надоело. — Я тридцать лет почти за твоим муженьком говно подчищал и как видишь — свободен! Знаешь, что я с такими шибко умными, как ты, делал? В бетон закатывал. И тебя смогу. — Он поднялся рывком, прошелся вдоль стены и похлопал по ней ладонью: — Стройка тут у меня, буквально в двух шагах котлован. Через несколько дней фундамент заливать будут. Ты же не хочешь, милая, оказаться под ним?
— Не хочу, — хмыкнула я. Не отвечать совсем сочла неразумным. Больных ублюдков лучше не злить. — Только тебя посадят, ведь моё исчезновение не останется незамеченным.
— А где ты думаешь, я был все это время, почему к тебе не торопился? Алиби я себе зарабатывал. Десять человек, как минимум, подтвердят, что я находился дома, когда ты пропала. В том числе, щенок твой, он до сих пор возле моего дома пасётся, идиот. А труп твой и вовсе не найдут, а в нашей стране, милая, нет тела – нет дела. — Он подошел к кучке моих вещей, поднял паспорт и показал его мне: — Завтра же документ на твое имя, будет оформлен с иной фотографией. Очень похожей на тебя, примерно так, чтобы в очках на камерах, казалось, что это именно ты, дорогуша. Границы, по туристическим направлениям, уже открыты. Ты улетишь и затеряешься в чужой стране. Обратно, как ты понимаешь, девушка, исполнившая твою роль, вернется по родному паспорту. В этом случае, искать тебя и вовсе станут без энтузиазма.
Он замолчал, давая мне переварить услышанное, и вернулся в кресло.
— У тебя есть выбор: лететь самой или же, за тебя летит другой человек. Мне позарез нужны эти акции.
— Они не достанутся тебе, — ответила я. Что-то мне подсказывало – не полечу. В любом случае, не полечу. Нет ему резона отпускать меня теперь. «Не брать грех на душу» — не про него. Возьмет, ещё и спать спокойно станет. — Странно, что ты этого ещё не понял.
— Нет, это ты не поняла, дорогуша, — сплюнул он. Поднялся и вышел. Вернулся тут же, присел рядом со мной и продемонстрировал мне нож: — Узнала? Этот самый дорогой, из коллекции Кольки. Не фактически, для него. Я всю жизнь горбатился на него, под пули себя, бывало, подставлял, а он мне эту хуйню оставил. И всё из-за тебя, сука. Те акции по праву мои, ты поняла?
Схватил он меня резко, за волосы и развернул к себе, заставляя смотреть на него. Моё лицо болезненно скривилось, доставив тем ему удовольствие. Он наслаждался своим превосходством, моим незавидным положением. Молить его, унижаться – бессмысленно. Достаточно лишь взглянуть в его глаза: они безжалостны, полны нездорового блеска. Мне остается только молча слушать его, оттягивать время до своей кончины и надеяться на чудо.
Нож, зажатый в его руке, переместился к моей шее. Холодное лезвие коснулось кожи, я —замерла. Кажется, и дыхание остановилось.
— Острое, очень острое, — шепнул он, — булатная сталь. Колька знал толк в этих железках. Стоит лишь надавить чуть-чуть…
Я резко отпрянула. Испугалась. Юмашев яростнее стиснул волосы, у самой макушки, и покрутил меня за них из стороны в сторону, будто хотел получше рассмотреть: как натянулась кожа лица, как безотчетно я морщусь от боли.
