— И вы среди них? — спросила Анна-Мария.
— Представьте себе, нет! — закричал викарий. — Или я уже в числе подозреваемых? Да, мы с Мильдред расходились по некоторым вопросам, но чтобы я или бедная Кристин имели какое-либо отношение к ее убийству…
— Но этого никто не утверждает, — перебил его Свен-Эрик.
Он нахмурил бровь, взглядом велев Анне-Марии молчать и слушать.
— Что говорила Мильдред об этих письмах? — спросил Стольнакке викария.
— Она сообщила мне, что получила их.
— И почему она их сохранила, как вы думаете?
— Я не знаю, — развел руками Стефан Викстрём. — Сам я сохраняю каждую открытку, которую получаю на Рождество.
— И многие о них знали?
— Нет, и я буду благодарен, если это дело и дальше не получит широкой огласки.
— То есть Мильдред никому об этих письмах не говорила?
— Нет, насколько мне известно.
— И вы ей за это благодарны?
Стефан Викстрём широко раскрыл глаза и моргнул.
— Что?
Он готов был расхохотаться. Благодарен? Мильдред? Это звучало в высшей степени нелепо. Но что он мог возразить? Мильдред по-прежнему держала его в клетке. Она до сих пор шантажировала его письмами его же жены, и он должен благодарить ее за все это?
В середине мая он наконец решился пойти к Мильдред за этими письмами. Они вместе шли по Скулгатан в сторону больницы, куда она направлялась кого-то проведать. Середина мая — худшее время в году. Не дома, не в Лунде, разумеется. Здесь, в Кируне. Снег тает, обнажая гравий и кучи мусора.
И никакой зелени. Только непроходимая грязь.
Накануне Стефан разговаривал с Кристин по телефону. Она гостила у матери в Катринехольме и, судя по голосу, на жизнь не жаловалась.
Викстрём посмотрел на Мильдред. Она тоже казалась счастливой, подставляя лицо солнцу и с наслаждением вдыхая весенний воздух. Вид грязной улицы, похоже, нисколько не портил ей настроения. Иногда Стефан завидовал людям, не имеющим чувства прекрасного.
«Все-таки странно, — думал он, — что в разлуке Кристин повеселела». Это совершенно не соответствовало его представлениям о браке: Стефан считал, что супруги должны поддерживать друг друга. Он уже давно понял, что Кристин не из тех, на кого он может положиться в трудную минуту, однако сейчас создавалось впечатление, будто он вообще лишний в ее жизни. «Еще немного», — отвечала она на его вопрос, долго ли пробудет у матери.
Мильдред отказывалась отдавать Викстрёму письма.
— Теперь ты когда угодно можешь разрушить мою жизнь, — сказал он, печально улыбаясь.
— Так научись доверять мне, — ответила она, твердо глядя ему в глаза.
Он удивился, какая она маленькая. Здесь, на улице, это было особенно заметно. Она открывала рот, обнажая мелкие, как у полевой мыши, зубы.
— Я подниму вопрос о продлении аренды на собрании общины, — сказала она. — Срок договора истекает на Рождество. Если мы сдадим землю тому, кто действительно может платить…
Стефан не поверил своим ушам.
— Ах вот как! — перебил он ее и сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос. — Ты угрожаешь мне? Если я проголосую за продление аренды охотникам, ты расскажешь о письмах Кристин. Это низко, Мильдред. И это обнаруживает твое истинное «я».
Он почувствовал, как помимо воли лицо его искажается жалостливой гримасой, а к горлу подступают слезы.
Кристин надо было всего лишь немного отдохнуть. Но если бы история с письмами получила огласку, она могла сорваться. Она уже жаловалась Стефану на то, что люди шепчутся за ее спиной. Кристин создала себе слишком много врагов и готова развязать войну по всем фронтам. Этого он точно не вынесет.
— Нет, — успокоила его Мильдред. — Я не угрожаю. Я буду молчать в любом случае. Я всего лишь хочу, чтобы ты…
— …поблагодарил тебя.
— …пошел мне навстречу, — устало договорила она.
— И против собственной совести?
Мильдред вспыхнула.
— О, давай! — воскликнула она. — Самое время вспомнить о совести!
Свен-Эрик Стольнакке повторил свой вопрос:
— Испытывали ли вы чувство благодарности по отношению к Мильдред? Притом что друзьями вы с ней, мягко говоря, не были, она оказалась достаточно великодушна, чтобы никому не сказать о письмах.
Нависла пауза.
— Да, — выдавил из себя наконец Стефан.
Свен-Эрик ухмыльнулся. Анна-Мария оторвала спину от двери.
— И еще один вопрос, — продолжил Стольнакке. — Это касается фонда в защиту волчицы. Сохранилась ли у вас на него бухгалтерская документация?
Глаза Стефана Викстрёма забегали.
— Что?
— Сохранились ли бухгалтерские документы по фонду в защиту диких животных?
— Да.
— Мне хотелось бы взглянуть.
— Разве на это не нужно специального ордера из прокуратуры?
Полицейские переглянулись, Свен-Эрик встал.
— Извините, мне нужно в туалет, — обратился он к Викстрёму. — Где?..
— Сразу налево от выхода из канцелярии.
Стольнакке исчез за дверью.
Анна-Мария взяла со стола копию рисунка с повешенной Мильдред.
— Кто-то послал эту картинку Нильссон. Вы видели ее раньше?
Стефан Викстрём взял у нее листок. Его рука не дрожала.
— Нет, — ответил он, возвращая бумагу.
— А вы сами ничего подобного не получали?
— Нет.
— И не имеете никаких подозрений, кто мог бы послать ей это? Мильдред ничего не говорила о том, что ей кто-то угрожал?
— Она не откровенничала со мной.
— Могу ли я попросить вас об одной услуге? — спросила инспектор Мелла. — Нужно составить список людей, с которыми нам имело бы смысл поговорить по делу Мильдред. Я имею в виду, из служителей церкви и прихожан…
Стефан Викстрём взял листок бумаги и принялся писать. Анна-Мария полагала, что с этим заданием он справится куда быстрее.
— У вас есть дети? — спросила она, наблюдая за его работой.
— Да, три сына.
— И сколько лет старшему?
— Пятнадцать.
— Как он выглядит? Он похож на вас или…
— Трудно ответить на этот вопрос. — Голос Викстрёма звучал несколько вяло. — Кто знает, как он выглядит под всем этим слоем краски, косметики… У него сейчас трудный возраст.
Он поднял глаза и улыбнулся. Анна-Мария понимала, что стоит за этой улыбкой и словами «трудный возраст» — обычные отцовские жалобы.
