Книга Тихий дом - Элеонора Пахомова

Когда Мирослав читал запись Лизы, которую вытащил из архивов Рэй, ему казалось, что он слышит голос девочки. Будто Лиза сама сидела перед ним, поправляя черную сетчатую ткань пышной юбки, пряча запястья в рукава и глядя на него остроконечными васильками. Ее немного низкий для девочки голос звучал насмешливо, но за бравадой крылась боль, которую чуткий Погодин мог угадать без труда. С тех пор голос ее будто поселился в его голове. Именно им звучали слова «Тихий дом» всякий раз, когда Мирослав вспоминал их. А вспоминать доводилось часто.

Нет, не так. Погодин не забывал о Тихом доме ни на минуту. После того как Замятин посвятил его в это дело, вокруг Мирослава будто завертелась воронка. Сначала вращение ее было медленным, и Погодина легко крутило по широкому верхнему радиусу. Но с каждым днем и часом вращение набирало обороты, и вот уже Мирослава с непреодолимой силой тянуло в самый эпицентр этого смерча. Там, в непроглядном хаосе, мерцал острым осколком чьей-то одержимой веры Тихий дом, и невозможно было отвести взгляда от его гипнотических бликов.

Тихий дом был уже где-то совсем близко. Погодин это чувствовал. Но он рассчитывал найти его не на дне сети, а в потаенной глубине того человека, который наделил это словосочетание смыслом, одухотворил своей верой и отправил в завоевательный поход за чужими мыслями и жизнями. Мирослав был уверен, что посмотреть в глаза этому человеку ему доведется довольно скоро. Но думать о том, что им может оказаться Рэй, не получалось.

Погодин и так и эдак взвешивал в уме личность Рэя Менсона, или, как теперь выяснилось, Дмитрия Сивцова, и не угадывал в ней особой тяжести. Ему казалось, что в Рэе нет того циничного одержимого зла, которое клубится внутри самыми темными свинцовыми тучами, беспросветным сумраком. Рэй был сложен, многоцветен, и через его отстраненную замкнутую в себе грусть, как через узорчатую кованую ограду, проникал солнечный свет.

Но как бы ни привык Погодин доверять интуиции и смотреть на мир сквозь призму особого чувственного восприятия, которое как рентген высвечивало сквозь внешнюю оболочку внутреннюю многослойность природы людей и явлений, он не мог взять на себя ответственность и снять с Рэя все подозрения лишь на основании своих ощущений. Проверять и прощупывать его нужно будет так же тщательно, как и других фигурантов из списка профессора Жидкова.

Имена и фамилии, которые передал ему Виталий Семенович, поначалу казались следом зыбким и призрачным. Ровно до тех пор, пока Замятин не разглядел в этом списке реальное имя Рэя. Мирослав хоть и не спешил обвинять его во всех грехах, но сделал вывод, что двигается в верном направлении. Тот, кого он ищет, действительно может оказаться в списке профессора, раз один закоренелый нетсталкер в нем уже засветился.

Замятин прислал сведения по каждому упомянутому Жидковым еще накануне вечером, после того как, покинув столовую ДАСа, добрался наконец до рабочего места. Информации было немного: общие сведения, адреса прописок, мобильные телефоны. Погодин планировал встретиться и пообщаться с каждым.

Сегодня в его рабочем расписании значились две лекции в первой половине дня. Оставшимся временем суток он мог распорядиться по собственному усмотрению. Распрощавшись со студентами едва за полдень, Погодин наконец выудил из сумки заветный список.

Сидя в салоне своей машины, припаркованной на стоянке университета, Мирослав прикидывал, по какому адресу отправиться сначала и под каким предлогом вести расспросы. В итоге решил, что наведается к потенциальным подозреваемым в том порядке, в котором они перечислены, разговор с Рэем же оставит напоследок.

Первый фигурант списка Игорь Фокин был прописан в Текстильщиках. Туда Погодин и взял курс, робко надеясь, что остатка дня ему хватит для знакомства со всеми пропавшими студентами профессора. Созваниваться перед встречей он посчитал лишним: если по телефону в аудиенции ему откажут, то настаивать вряд ли получится, а уж нагло заявиться в гости после этого будет совсем странно. Он не официальное лицо, да и достаточных оснований, чтобы считать их подозреваемыми, тоже нет. При этом Мирославу важно взглянуть на каждого. Он полагал, что при встрече его рентгеновское чутье обострится и он сумеет почувствовать, разглядеть в черной пропасти зрачков собеседника отражение слов «Тихий дом», если оно там есть.

Съехав с Ленинского, «Гелендваген» попал в затор, и Погодин, барабаня пальцами правой руки по рулю, стал прикидывать, с чего начать разговор с Фокиным. Не станет же он в лоб спрашивать про Тихий дом и группы смерти. Но в то же время увлечение меметикой в разговоре затронуть нужно, чтобы прощупать почву.

Светлая мысль посетила его довольно скоро: почему бы не представиться коллегой Жидкова? Можно сказать, например, что профессор ищет аргументы для того, чтобы перевести меметику из разряда факультативных предметов своего вуза в категорию академических дисциплин. Для этого решено собрать информацию о достижениях самых многообещающих слушателей его курса, пусть и бывших: возможно, они успешно применяют знания по предмету в работе или вовсе совершили выдающееся достижение в этой науке, создав устойчивый мем-комплекс типа новой религии или ментальный вирус, который захватил сознание множества людей. Да, пожалуй, такой заход имеет право на существование.

Улица Текстильщиков оказалась двуликой: вдоль одной из ее сторон растянулись блочные девятиэтажки старой постройки, на другой – теснились аккуратные кирпичные башни нового жилого комплекса. Погодин свернул в проезд между девятиэтажками и, сделав петлю по двору, припарковался на свободном месте. Набрав на домофоне номер нужной квартиры, он приготовился слушать громкую пренеприятную трель звонка, но едва она успела раздаться, как дверь подъезда отворилась. Навстречу ему вышла пожилая женщина с пекинесом на поводке. Погодин ей благодарно улыбнулся, она тоже одарила его улыбкой, и в глазах ее явно читалось: Какой приятный юноша. Пропустив старушку, Мирослав юркнул внутрь. Дверь в квартиру открыла женщина, по возрасту которой вполне можно было предположить, что она мать Игоря Фокина.