– У меня и моих друзей много недостатков, – медленно произнес лорд Манвилл вызывающе, стараясь, чтобы каждое слово звучало как оскорбление, – но похитить женщину против ее воли и пытаться изнасиловать ее – до такого мы не опускаемся.
Сэр Трешэм натянуто и фальшиво рассмеялся.
– У вас не точная информация, Манвилл! Девушка вполне охотно ехала со мной, пока не закатила истерику.
– Ну да, так охотно, что выпрыгнула из кареты, спасаясь от ваших гнусных домогательств, – сказал лорд Манвилл. – За это я преподам вам урок, который вы вряд ли когда-либо забудете. Я буду драться с вами, Фокслей. Что предпочитаете: бокс или пистолеты? Мне все равно.
Сэр Трешэм пытался смотреть лорду Манвиллу прямо в лицо, но глаза его бегали.
– Если вы думаете, что я собираюсь драться с вами, Манвилл, из-за какой-то глупенькой маленькой шлюшки, – ухмыльнулся он, – которая затеяла ссору из-за суммы денег, которую я предложил ей, то вы крепко ошибаетесь!
Лорд Манвилл снял перчатки и, сложив их вместе, демонстративно ударил сэра Трешэма по лицу.
– Ну а теперь вы будете драться со мной? – спросил он.
– Нет, не буду, – повысив голос, ответил сэр Трешэм. – Я не намерен взваливать на себя лишние проблемы из-за какой-то дешевой проститутки.
Он хотел еще что-то сказать, но лорд Манвилл быстрым движением правой руки сбил его с ног. Сэр Трешэм растянулся на полу, но вместо того, чтобы встать, прикрыл лицо руками.
– Убирайся, – сдавленным голосом выкрикнул он. – Выметайся из моего дома!
Лорд Манвилл с отвращением глянул на него сверху вниз.
– Я всегда считал тебя невежей и хамом, Фокслей, – сказал он. – Но я не знал, что ты еще и трус.
Он шагнул вперед, переложил хлыст из левой руки в правую и, приподняв сэра Трешэма за лацканы, начал хлестать его, как человек иногда может хлестать непослушную собаку.
Сэр Трешэм по комплекции был крупнее, чем лорд Манвилл, но не делал ничего, чтобы уклониться от ударов, а лишь стонал, все еще прикрывая лицо руками. Лорд Манвилл снова и снова взмахивал хлыстом. От атласного вечернего смокинга сэра Трешэма уже летели лоскутки, когда наконец капитан Уиллогби сказал:
– Довольно, Манвилл, он получил свой урок.
От этих слов у присутствующих будто прошло оцепенение, охватившее их, когда лорд Манвилл вошел в комнату. Они словно под гипнозом находились. Подобно ожившим вдруг куклам, они зашевелились и начали шептаться между собой.
– Лично я немедленно уезжаю в Лондон, – добавил капитан Уиллогби, взглянув на часы.
– Я еду с вами, – тут же вставил герцог Дорсетский.
– Давайте пошлем за слугой, пусть велит подавать наши кареты, – предложил лорд Фентон. – Как и вы, Уиллогби, я не имею ни малейшего желания оставаться в доме труса.
Его слова, казалось, оживили хозяина дома. С трудом приняв сидячее положение, он сказал:
– Прошу вас, джентльмены, не покидайте меня.
Но не успел он договорить эту фразу, как комната уже опустела.
Лорд Манвилл же ушел еще раньше. Выйдя из салона, он поднялся по лестнице. Возле лестничной площадки он встретил горничную, которая сказала ему, в какой комнате спала Лэйс.
Он вошел в ее спальню без стука. Она сидела за туалетным столиком, завернутая в полупрозрачное покрывало, и вынимала из ушей бриллиантовые серьги, которые подарил ей он. Она тут же повернулась, когда открылась дверь, и вскрикнула от изумления:
– Сильванус! Почему ты здесь?
Лорд Манвилл пересек комнату и, подойдя с Лэйс, схватил ее за плечо.
– Сколько Фокслей заплатил тебе, – резко спросил он, – чтобы ты выманила меня в сад на то время, пока он будет уводить Кандиду?
– Ты мне делаешь больно, – сказала Лэйс. Лорд Манвилл лишь крепче сжал ее плечо:
– Говори правду!
– Ну и скажу, – огрызнулась Лэйс. – Мне не нужна была плата. Просто мое самолюбие было уязвлено тем, что тебя, похоже, совсем не волновало то, что Фокси поставил на меня на состязании. Ты бросил меня одну в Лондоне и, судя по всему, не очень-то обрадовался сегодня моему появлению в Манвилл-парке!
– Значит, вы спланировали это между собой, – прервал ее лорд Манвилл. – Это, скорее всего, ты придумала.
– Ты делаешь мне больно, – повторила Лэйс и тут же, вскрикнув от боли, ответила: – Да, это я, я все придумала. Ты принадлежишь мне и не имеешь права обращаться со мной так, как ты это сделал сегодня.
– Это все, что я хотел узнать, – произнес лорд Манвилл, отпуская ее. – Я пошлю тебе последний чек для оплаты расходов. Больше я не хочу тебя видеть.
Он вышел из комнаты, но Лэйс выскочила из-за столика и побежала за ним.
– Сильванус, ты не можешь бросить меня вот так! Я люблю тебя!
– Любишь меня? – воскликнул он и презрительно добавил: – Да ты не знаешь даже, что означает это слово.
– Ты тоже, – выйдя из себя, парировала она. – У тебя нет сердца: ты берешь у женщины все и не даешь ей ничего. Ничего, ты слышишь?
Но лорд Манвилл не стал дожидаться, что еще она скажет. Он уже бежал вниз по лестнице. Молча миновав разговаривавших в холле джентльменов, он выбежал из дома, вспрыгнул в седло и поскакал домой. Еще не было четырех часов, когда он вошел в свой дом и направился наверх спать. Дойдя до верхней площадки главной лестницы, он на секунду задержался возле комнаты Кандиды. Лорд подумал, стоит ли ему зайти и заверить ее, что она никогда больше не увидит сэра Трешэма Фокслей.
Для общества он был уже мертв, потому что трусость в тех кругах, где он вращался, никогда не прощалась и не забывалась. Единственное, что ему оставалось – это перевести свое состояние за границу и уехать туда же самому.
Лорд Манвилл прислушался, но из-за двери Кандиды не раздавалось никаких звуков.
«Спит, должно быть, – подумал он. – Для нее это лучшее лекарство после всего, что ей пришлось пережить».
Он решил, что утром расскажет ей обо всем, что произошло. С удовлетворенной улыбкой на губах он прошел в свою комнату.
Его шаги, а может быть, и само его присутствие, разбудили Кандиду. Она немного поспала, после того как миссис Хьюсон и старшая горничная смыли грязь и кровь с ее лица, рук и шеи, раздели ее и уложили в постель. Она чувствовала себя слишком усталой и измученной, даже чтобы просто открыть глаза, и пока миссис Хьюсон и горничная ухаживали за ней, испытывала немалое облегчение оттого, что не надо двигаться самой. Затем, покорно выпив поднесенный к ее губам стакан теплого молока с медом, она погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Теперь, когда она проснулась, голова ее была ясной и, хотя двигаться ей было трудно, а руки болели, она поняла, что никаких серьезных повреждений на ее теле нет. Ее спасли кринолиновые юбки. Она знала, что молодость и выносливость, накопленная за многие часы, проведенные в седле, помогут ее ранам быстро зажить.
