Однако у Дарвина был один способ, с помощью которого он мог влиять на проходившую дискуссию, — он постоянно готовил новые издания «Происхождения видов». Летом 1871 и зимой 1872 года он работал над окончательной редакцией своей великой работы. Весь этот период он стремился как-то подновить и поддержать страдающую от недостатков теорию. Хотя Дарвин никогда полностью не доверял расчетам Кельвина (он называл Кельвина «одиозным привидением»), ему все-таки удалось убедить себя в том, что эволюция происходила в течение более короткого времени. Статья Дженкина заставила его испугаться, что благодаря ей исчезнут полезные находки его теории. В пятом издании «Происхождения видов» он уже сделал некоторые уступки. В шестом, и последнем, издании таких уступок еще больше.
Дарвин стремился противостоять критике своей теории двумя способами. Первое, он настаивал на том, что были такие периоды, когда среда (косвенно) ускоряла формирование новых признаков. Противореча своему более раннему утверждению, он объяснял:
Физические условия на ранней стадии развития мира менялись намного быстрее и радикальнее, чем сейчас, при этом такие изменения приводили к соответствующему ускорению изменений и в живых организмах.
Дарвин также настаивал на том, что его оппоненты недооценивают «частоту и важность изменений, возникавших как результат спонтанной вариативности». Это важное, хотя и бездоказательное утверждение позволило ему заключить, что, во-первых, спонтанные изменения могут возникать достаточно часто, чтобы противодействовать смешению наследуемых признаков; а во-вторых, эволюция на основе естественного отбора не противоречит уменьшению возраста Земли.
Однако большинство изменений, внесенных Дарвином в последние издания «Происхождения видов», означали отход на квазиламаркистские позиции, на которых он находился в 1837–1838 годах. И такой отход продолжался все его последние годы жизни. В 1880 году, за два года до смерти, он писал Альфреду Расселу Уоллесу: «Не будет преувеличением сказать, что отбор свойств одного меняющегося индивидуума или одного меняющегося органа будет недостаточным». В связи с этим его вторым, и наиболее важным, нововведением в «Происхождение видов» было повышение роли функционального наследования. Поскольку один только естественный отбор был расточителен и требовал много времени, то логично было предположить, что эволюция шла в ускоренном темпе благодаря наследованию любых приобретенных признаков, обеспечивающих выживание и размножение вида. Дарвин обнаружил, что каждый новый удар по его теории естественного отбора он мог отбить, усиливая акцент на функциональном наследовании признаков. Больше он уступить не мог без опасности превратиться в тень Ламарка. Поэтому косвенному воздействию среды придавалось огромное значение даже в окончательной редакции «Происхождения видов». Но именно благодаря идее функциональной наследственности ему удалось оставить этот мир, будучи убежденным, что он миновал яму, вырытую для него Кельвином.
Для того чтобы справиться с Флемингом Дженкином, Дарвин использовал другой подход. В 1867 году Дженкин сам согласился с тем, что нивелирования признаков может не происходить, если аналогичные изменения идут практически одновременно во всей скрещивающейся популяции. Здесь Дарвин больше всего отступил от своих изначальных идей:
Должна быть какая-то серьезная причина для каждого даже небольшого индивидуального различия, как и для более выраженных вариаций, которые периодически возникают; и если известная причина не исчезает, то скорее всего все индивидуумы данного вида будут изменяться одинаково.
В этой примечательной фразе Дарвин продолжал придерживаться представления о наличии внешних причин изменчивости, однако вариации, возникающие под воздействием окружающей среды, перестают быть случайными. Некоторые условия обитания приводят к совершенно конкретным изменениям, которые начинают происходить одновременно у многих представителей одного вида. Поэтому здесь на передний план снова вышла идея о «непосредственном» воздействии среды на адаптацию. Если бы ему было придано чуть большее значение, то оно могло бы полностью разрушить теоретическую систему, которую Дарвин выстраивал более двух десятилетий. Остается только предполагать, что бы осталось от естественного отбора, если бы не смерть Дарвина.
КОНТЕКСТ И СЛУЧАЙНОСТЬ
Для тех биологов, которые не поддались мифу о Дарвине, изложенному нами в начале этой главы, изменения, произведенные им в более поздних редакциях «Происхождения видов», были встречены с явным разочарованием или даже негодованием. Например, оксфордский биолог Сирил Дарлингтон в 1953 году жаловался, что Дарвин «запаниковал и перебежал в лагерь противника… Ламарк стал посмертным дарвинистом». В своей недавней книге «Что-то похожее на кита» (2000) британский генетик Стив Джоунз высказал более суровое суждение, заявив, что Дарвин «суетился» из-за своего «невежества» в области наследственности, что «привело его в последние годы жизни к необходимости усложнять и запутывать свои собственные идеи». Правда, обвинять Дарвина в невежестве нелепо — это, конечно, ошибка, выросшая на дрожжах современных знаний. Как уже говорилось, его отход к ламаркизму произошел совсем не по тем причинам, которые называет Джоунз. Просто ламаркизм никогда не был чужд Чарльзу Дарвину.
Квазиламаркистские идеи не только породили теорию естественного отбора, но и привели к тому, что концепции функциональной наследственности и прогресса стали неотъемлемой частью эволюционной системы Дарвина. В 1865–1882 годах критика «Происхождения видов» заставила его отступить на позиции, которые он никогда и не оставлял. Это отступление нельзя рассматривать ни как поражение разума, ни как неловкую попытку защитить свою теорию. Дарвин вел себя вполне понятно, перерабатывая первую редакцию «Происхождения видов». К сожалению, столь нужные ему доказательства появились только в 20–30-е годы XX века, а тогда, в 1859–1882 годах, «дыр и ошибок», как он сам говорил, в его теории было не меньше, чем здравых рассуждений.
Глава 10
Об обезьяне и Библии
Наука, религия и мелодрама
Епископ показал полное незнание идей Дарвина и насмешливо спросил Гексли, по какой линии тот ведет свое происхождение от обезьяны — по отцовской или по материнской. Гексли уничтожил оппонента, прозванного Елейный Сэм, прибегнув к безукоризненной логике.
Х. Р. Хейс. От обезьяны к ангелу (1964) Во время оксфордской дискуссии Гексли и Хукер не оставили камня на камне от доводов Уилберфорса и продолжили проповедовать то, что можно назвать евангелием от эволюции.
Энциклопедия «Британника» (1992) В 1994 и 1995 годах в Оксфордском университете прошли две научные дискуссии на весьма интригующую тему: наука против религии. Сотни слушателей собрались в современном лекционном зале, чтобы увидеть целую когорту выдающихся ученых, которые должны были поспорить с менее известными представителями духовенства. Оксфордский верховный жрец эволюции Ричард Докинз был участником обеих дискуссий, и в 1994 году я наблюдал, как он с легкостью и почти презрением опровергал все аргументы противоположной стороны. Во время второй дискуссии я как раз читал биографию Чарльза Дарвина, написанную историками Адрианом Десмондом и Джеймсом Муром, и в ней столкнулся с подобным же унижением теологов. В тот момент я в своем сознании ярко воссоздал то, что происходило всего в полумиле отсюда, но на столетие раньше. Мое воображение, бесспорно, хорошо потрудилось, и мне казалось, что я вижу как живых Томаса Гексли, прозванного «бульдогом» Дарвина, и епископа Оксфордского, Елейного Сэмюэля Уилберфорса, устроивших настоящее сражение, драматизм которого был столь высок, что одна дама в кринолине потеряла сознание, а багровый контрадмирал Роберт Фицрой, бывший капитан «Бигля», вместе с Дарвином совершивший кругосветное путешествие, вскочил со своего места, сжимая в старческих руках Библию, и стал что есть мочи кричать: «Верьте Богу, а не человеку!» — а потом: «Дарвин — наркоман!»
