«По диким степям Забайкалья…»
Ясуо знал и любил русский фольклор, с удовольствием подпевал, вообще женьшень внес новую струю в развлечения: после песен начались бурные танцы, Ясуо возгорелся, обхватил Викторию и совершенно откровенно начал ее ласкать.
Из приличия (хотя уже о стеснительности можно было не думать) Булкин вышел в другую комнату и, когда вернулся, увидел полуобнаженную Викторию и наседавшего на нее японца, поражала резкость и неестественность его движений, на фоне мощных телес он выглядел, как мотылек, кружившийся над Фудзиямой, или, погрубее, как комар, атакующий корову.
Булкин успокоился и с аппетитом съел на кухне кусков пять слабосоленой семги, он уже открыл банку с томатами в собственном соку, когда вбежала Виктория.
– Послушай, он совсем сошел с копыт…
Японец лежал на спине в своих фирменных трусах, удивлявших пуговками, и мирно храпел, как оказалось, произошло это внезапно и именно перед самым решающим этапом.
– Вот сволочь! – Булкин разозлился не на шутку, несколько раз потряс Ясуо за плечи, а затем хлопнул не слишком сильно по лицу.
Никакого эффекта. Японец спал тяжелым сном, словно принял снотворного, а не женьшеня.
Виктория жарко дышала рядом, касаясь Геннадия разгоряченной грудью, он в последний раз хлопнул японца по физиономии, повернулся к ней, повалил на тахту, яростно сорвал трусики и бюстгальтер – трещал шелк и отлетали пуговицы – и сжал одной рукой ее шею, длинную и полную, с голубыми нежными прожилками. Все напряжение, всю неудачу вечера они обрушили друг на друга в едином порыве, Геннадия не смущали даже громкие крики Виктории и чуть приоткрывший глаза японец.
И тут Геннадий услышал тихие всхлипы: Ясуо плакал, плакал тихо и деликатно, словно обиженный мальчуган. Вдруг он вскочил, быстро набросил на себя пальто и выбежал на улицу.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Успев рвануть на ходу стакан водки, Булкин бросился в морозную ночь и нагнал японца почти у самого дома.
– Извини меня! – бормотал он, не совсем понимая, за что его следовало извинить. – Прости меня, пожалуйста!
Ясуо Токугава открыл подъезд и быстро побежал по ступенькам вверх по лестнице, Булкин бежал за ним, умоляя простить, но тот молча вошел в квартиру, хотел было захлопнуть дверь, но Геннадий ловко просунул в нее свой ботинок и вслед за японцем протиснулся в коридор. Все помещение было устлано толстым белым паласом, ввезенным из Токио, Ясуо снял ботинки, сбросил пиджак и брюки, почти на ходу надел на себя домашнее кимоно и прошел в гостиную, не обращая ровно никакого внимания на Геннадия, идущего вслед за ним и упорно повторявшего «прости».
В гостиной, узкой, устланной циновками комнате с традиционной «токономой» – нишей, где в изящной вазе красовались две белые хризантемы в обрамлении причудливо изогнутых сосновых веточек, – бросались в глаза цветные гравюры Харунобу и небольшой, в позолоченной рамке портрет императора с дарственной надписью. Этой фотографией, полученной во время личной аудиенции, причем накануне исполнения императором древнего обычая – уведомления прародительницы царствующей фамилии, богини Солнца Аматэрасу о крупнейших государственных событиях, Токугава особенно гордился, как и лучшим самурайским клинком, сделанным самим мастером Майошином.
Да и какой японец не чтит императора и самураев?
А еще к стене был прикреплен плакат концерна «Мацусита дэнки», с которым был связан Ясуо:
…Непрерывно и безостановочно,Подобно струям фонтана,Пошлем народам всего мираПродукт наших рук и ума.Как прилив неистощимый,Расти, промышленность, расти, расти,«Мацусита дэнки», «Мацусита дэнки»!
– Прости меня, Ясуо! – молил Геннадий. – Я не хотел ничего плохого, я не виноват, что у моей сестры поехала крыша на сексуальной почве… извини за все, что произошло!
И он ухнулся на колени и склонился в низком поклоне, неподдельные слезы стояли у него в глазах, еще немного – и он покрыл бы голые ноги японца поцелуями.
Но мелькнуло: а как же дело? что скажет Журавлев?
– Прости меня! – повторил он.
– При чем тут эта женщина? – вдруг сказал Ясуо. – Дело в том, что и ты, и она работаете на КГБ, и сам ты притворяешься другом, а на самом деле хочешь меня завербовать и сделать агентом. И ребенку ясно, зачем твоя так называемая сестра тянула меня в постель!
Раскрыт! Это было еще хуже разлома разработки, руки у Геннадия похолодели, он даже съежился от ужаса и встал с колен. Завалить «крышу», причем солидную, университетскую, – это уже было на грани преступления. Да что он такого сделал? Откуда у этого проклятого япошки появились подозрения? Да даже если и подозревает, то где подтверждения этому? В конце концов, подозревать можно любого, а у такой подозрительной нации, как японцы, каждый иностранец-шпион.
– Какую чушь ты несешь, Ясуо! – плаксивым голосом начал Булкин. – Что с тобою сегодня? Зачем ты обижаешь меня? Я ведь к тебе – всегда с чистым сердцем…
И ему действительно стало обидно до дрожания губ.
– В конце концов, ведь и я могу подозревать тебя в шпионаже. Разве ты не знаешь, что большинство японцев интересуются научно-технической информацией и некоторые работают на свою разведку? Если хочешь знать, – тут Булкин интуитивно почувствовал необходимость хода, вызывающего доверие, – совсем недавно ко мне обращались из одной организации и интересовались тобою с этой стороны…
– И что же ты сказал? – Ясуо уже успокоился.
