Не дожидаясь ответа, он довольно бегло продолжил по-французски:
– Я слышал по парижскому радио, что в Грузию должна приехать экспедиция, которая последует по маршруту Александра Дюма на Кавказе.
Из глубины сквера послышались голоса наших знакомых, предостерегающих молодого человека не беспокоить гостей глупостями. Он не обращал на них внимания. Французский я знал не ахти как, но понял, о чём шла речь, и ответил по-грузински.
Мой ответ, очевидно, разочаровал незнакомца.
К разговору подключилась Даян. Ей показалось, что уж сейчас поговорит о предмете исследования. Не выходя из салона, открыв дверцу авто настежь, она на русском обратилась к неожиданному собеседнику. Из беседы мы узнали, что его зовут Ладо, он не женат, работает библиотекарем, у него больная мать. Ладо был вежлив с американкой, но проявлял нетерпение и постоянно посматривал вдаль, в конец улицы, откуда, как ему казалось, вот-вот появится экспедиция. Потом, не ответив на очередной вопрос о его доходах, он вовсе в сердцах воскликнул:
– Уже несколько дней я торчу здесь, на площади, в ожидании! Даже не пошёл работать в поле!
– Вы уверены, что экспедиция должна приехать? – спросил я.
– По французскому радио передали… Дюма был здесь.
Я попытался уточнить, передавали ли эту информацию по грузинскому радио или телевидению.
– Не знаю, – последовал ответ.
Серго продолжал ковыряться в моторе, но было заметно, что к происходящему прислушивался. Даян поняла, что интервью не получается, совсем разобиделась и замолчала.
– Вам кто-нибудь поручил встретить французов? – спросил я.
Он окинул меня взглядом, который дал ясно понять мне всю неуместность такого вопроса. Было видно, что по мере того, как продлевалась беседа, глаза Ладо оборачивались к миру и становились живее.
– Где вы изучили французский?
– В Тбилиси, в сельхозинституте, – сказал он и лукаво улыбнулся. – Я учился на винодела и увлёкся литературой о французских винах. Мне повезло, у нас был прекрасный учитель по языку – Елена Арнольдовна. Она ещё девочкой приехала в Грузию из Швейцарии. Умерла, бедненькая. Совсем старенькая была.
Ладо вдруг умилённо заулыбался.
– Иногда она вспоминала день отъезда из Швейцарии. Была гроза, гром. Она боялась грома. Старший кузен говорил ей, что по небу катится большая бочка и упадёт ей на голову.
Последнюю фразу он повторил на французском.
– Почему ты работаешь не по специальности?
Ладо ухмыльнулся.
– Я работал на местном винзаводе технологом, пока тот не закрылся. Так и с другими заводами. Полное запустение. Вон та братия (показал глазами в сторону играющих в нарды) тоже безработная.
Тут Ладо ещё более побледнел и как будто сник.
– Извините, я присяду. В глазах потемнело. С утра ничего не ел. Болезнь проклятая одолевает.
Он присел на каменную плиту – обломок от ограды сквера. Это привлекло внимание американки, она встрепенулась.
– Как ваша фамилия? – спросил он меня.
Я назвал.
– Совсем как у героя Марселя Пруста в романе «Du cote de chez Swann», – сказал он задумчиво и снова посмотрел вдаль, в конец улицы.
Неожиданно громыхнул капот. «Готово, можно ехать!» – произнёс торжественно Серго. Мне показалось, что Ладо встревожился. Даян спросила меня на английском, удобно ли подарить молодому человеку с десяток долларов. Проект предусматривал подарочный фонд для респондентов. Ладо мягко, снисходительно отказался от подарка.
– Было бы неплохо, если бы вы прислали мне из Тбилиси батарейки для радиотранзистора. Мои совсем уже сели, – обратился он ко мне.
Наш «Форд» развернулся. Через поднятую им пыль была видна худая фигура молодого человека. Он стоял, упираясь левой рукой на ограду.
– Уж лучше бы он слушал грузинское радио и работал на винограднике, – заметил Серго.
Даян сидела раскрасневшаяся, явно ничего не понимала.
– В кой веки раз сюда заедет француз, – подумал я.
Кавалергард
Городок был вроде полустанка. Задние окна райкома смотрели на огороды. Дальше за ними – река, через которую был протянут верёвочный мостик. Мальчишки раскачивали его, как качели, и прыгали в воду. На том берегу были только сёла. А ещё дальше – горы. Типичный имеретинский пейзаж.
Напротив райкома находились здание вокзала, железная дорога. Вдоль неё тянулись шоссе и городок. Территория маленького вокзала прорастала вездесущим сорняком, известным здесь под названием «уджангари». В пору цветения его грязно-фиолетовые колючие цветы издавали ядовито-сладкий запах, а мохнатые чёрно-зелёные ветки опутывались жёлтыми нитями. Однажды у вокзала притормозил литерный поезд «Москва – Тбилиси», который обычно во весь опор проносился мимо. С возгласами: «Какая прелесть!» высыпали на перрон русские пассажиры и в мгновение ока оборвали кусты этого отнюдь не декоративного растения. Начальник станции был доволен. Ему вменялась обязанность выпалывать сорняк. А тут такой сюрприз: остановился московский поезд – и уджангари как будто не бывало!
Так вот, в этом городке было популярно фехтование на шпагах.
Подобное стало возможным после того, как сюда в начале 50-х годов приехал С. Он прибыл из Парижа, транзитом через Гулаговский лагерь. Вернулся в края, где до революции его семейство владело имением. Поселился у сестры, белой как лунь незамужней женщины. На чудом оставшемся нереквизированным участке имения они обитали в старом барском доме, окружённом фруктовым садом. Жили на пенсию сестры – бывшей учительницы.
С. был настоящим князем, существом по тем временам музейным. Статный мужчина лет пятидесяти, с нафабренными усами, в щёгольском кителе, в синих галифе, заправленных в яловые сапоги, разгуливал по улочкам городка. Этот реликт смущал население своей респектабельностью. Он был ещё и любезен, а не просто вежлив, что пуще настораживало затюканных войной и режимом горожан. Дети шарахались, когда на улице С. протягивал им какое-нибудь лакомство. Как будто не было доверия пожилому мужчине с ясными голубыми глазами. Такие они у сумасшедших, маньяков или святых.
Однако хорошие манеры не располагают к тому, чтобы третировать его обладателя. К князю привыкли, более того – в несметном количестве объявились родственники. Сказалась давняя страсть имеретинцев к реликвийным фамилиям. В тени векового орехового дерева во дворе С. и его сестры по поводу нескончаемых визитов накрывались столы. Брату и сестре помогал один зажиточный крестьянин, который жил в окрестной деревне. Он присылал провиант, а его дочка крутилась на кухне. Крестьянин делал это по старой памяти – некогда предок князя облагодетельствовал его родителей.
Не обходилось без скандалов – до обвинений в самозванстве. Со двора, обнесённого обветшалым забором, доносились реплики типа: «Как же, как же! Уж мне ли не помнить, что вы из крестьян и ходили в холопах у моего отца-барина!» Меньше всего сословную спесь выказывал сам хозяин.
