Принесли дымящийся чай в двух чайниках с широкими носиками из прекрасного голубого фарфора, и мы выпили его. У него был острый, сдержанный вкус, подобный древесному дыму в горах. Я пила слишком быстро и обожгла рот. Когда я ставила чашку, руки у меня дрожали, и она стукнула о поднос.
Наши взгляды встретились на том кратком отрезке, что разделял нас, заполненный чаем и формальностями. Он пристально смотрел на меня с тем настороженным выражением, которое я и раньше замечала у него.
— Итак, ты хочешь задать вопрос, — сказал он. — Ты уже решила, какой? Прежде чем начать, мы должны обсудить его.
— Должны? А разве недостаточно того, что я держу его в уме?
— И не скажешь мне? — Приподнятые брови отразили его недоверие ко мне. — Как знаешь. Но это затруднит дело.
— Не имеет значения.
Он улыбнулся:
— Ты любишь все усложнять, не так ли? И любишь секреты.
— Я предпочитаю секреты обману.
— Но ты будешь лгать мне относительно своего вопроса.
Он снова улыбнулся, но в голосе появилась резкость. Значит, он догадывался. Неужели я каким-то образом намекнула?
— Ну хорошо, — уступила я. — Я скажу тебе. Мне посоветовали кое-что бросить.
— Какую-то из твоих слабостей?
— Не совсем.
— Тогда что это такое «кое-что»? Оно имеет форму или название?
— Да, — сказала я, — но лучше было бы не говорить об этом.
— То есть ты предлагаешь мне неразрешимую загадку и хочешь, чтобы я разгадал ее с помощью «Книги перемен». Но тебе следует знать, что если ты задашь нечеткий вопрос, то и ответ будет таким же неопределенным.
— Это не имеет значения.
— И ты не хочешь большего? Тебя устраивает расплывчатый ответ на неясный вопрос? Ты действительно хочешь получить такой совет?
— И да и нет, — сказала я.
— И да и нет. Скажи, это касается чего-то, что ты решила сделать сама, или кто-то тебя к этому побуждает? Ты упомянула, что тебе посоветовали. — Впервые я почувствовала в нем нотку ревности к тому неназванному лицу, которое побудило меня задать неясный вопрос.
— Никто меня не заставлял, — солгала я, припомнив совет Даинагон.
— Итак, — сказал он, — оставим все как есть: ты должна отречься от чего-то.
— Можно сказать и так.
— И ты хотела бы знать, как изменится твоя жизнь, если ты предпримешь этот шаг.
Разве я хотела это знать? Я должна это знать ради него.
— Да.
— Тогда мы зададим вопрос, который очевиден для тебя, но не для меня. — Затем посыпались вопросы: — Является ли то, что ты должна оставить, человеком? — спросил он. — Это какой-то мужчина?
Его нетерпение вывело меня из равновесия:
— Это не человек, — не поддавалась я, — своего рода связь.
— Я понял, связь. — В его голосе снова послышалась нотки ревности. — Как мы изложили твой вопрос? Не рекомендуется ставить вопрос таким образом, чтобы на него можно было дать простой ответ: «да» или «нет». Вместо этого ты можешь спросить, например: как, будет складываться моя жизнь, если я продолжу поддерживать эту связь? Или: что произойдет, если я ее разорву?
Как могла я выбрать? В любом случае я рисковала получить ответ, который не захотела бы принять.
— Первый вариант, — сказала я, достаточно хорошо представляя себе, какой мрачной и унылой будет моя жизнь, если я выберу второй вариант.
— Отлично, — ответил он холодно. — Теперь мы можем начать.
Итак, мы должны были начать, испытывая большее отчуждение, чем вначале, когда я только приехала. Это было неправильно, но мне ничего не оставалось, как только наблюдать за его приготовлениями.
Он приподнялся и передвинул лампу ближе к тому месту, где мы сидели. Отодвинул свою циновку подальше от меня и на освободившееся между нами пространство поставил ароматическую лампу и красный лакированный поднос. Затем подошел к нише в стене и возвратился с книгой, завернутой в фиолетовую ткань.
Масато опустился на колени и положил книгу между нами, развернул ткань. Черный переплет, на обложке никаких надписей.
— Она смотрит на юг, — сказал он, — как и ты, а я — на север.
Я вспомнила, как мы лежали у меня в комнате в Хаседере, обняв друг друга, головами на север, как Будда Шакьямуни, когда он впадал в забытье.
Он снова встал, подошел к посудному шкафу и возвратился с длинной закрытой шкатулкой в руках. Опустился на колени, снял крышку и вынул из шкатулки связку палочек.
Они были длиной примерно с мое предплечье и хрупкие, как сухой тростник. Он положил их на поднос, снял обувь и поставил ее около своей циновки. Ступни у него были белые и узкие, подъем высокий, а пальцы широко расставлены, как у ныряльщика, балансирующего на скале.
Масато положил книгу перед собой и вытянулся на полу, прижавшись лбом к циновке. Он еще дважды повторил этот обряд, потом встал на колени и зажег благовония в лампе.
Мы ждали, пока комнату наполнит дым. Молчание было столь же осязаемым, как дым, сквозь который я слышала его дыхание. На полу, как иней, лежал лунный свет. В углах комнаты притаились тени, занавески шевелились. В воздухе распространился острый запах гвоздики, перемешанный со сладковатым запахом лавра.
Я наблюдала за ним. Его руки покоились на коленях, длинные пальцы напряглись, а потом расслабились. Его синие одежды ниспадали свободными складками. Он был напряженно внимателен, но я не могла уловить, во что он всматривался. Он не глядел ни на меня, ни на книгу, и сквозь спокойствие в его лице проскальзывало легкое нетерпение. Вдруг он посмотрел на меня, и в его усталых глазах я увидела одновременно упрек и вызов.
Он упрекал меня за притворство. Он призывал меня успокоиться. Мы сидели лицом к лицу в спокойном ожидании, и книга лежала между нами.
Масато потянулся, поднял стебли тысячелистника, подержал их над лампой, а потом три раза взмахнул ими в голубых клубах дыма. В какой-то момент его длинные рукава коснулись лампы, и я с трудом подавила крик, испугавшись, что они могут загореться.
Он положил обратно в коробку один из стеблей, которые держал в руке.
— Это наблюдатель, — сказал он мне, — свидетель. — Потом он пересчитал остальные, да так быстро, что я едва могла уследить за ним. Двадцать. Сорок. Сорок девять.
Он положил стебли на поднос и взмахом руки поделил их на две части. Затем — я забыла в какой последовательности — он отделил от каждой кучки четыре стебля и положил оставшиеся между пальцами левой руки так, что они торчали, как когти. Он повторил все эти действия четыре раза и наконец дошел до нужного числа.
— Восемь для первого места, — сказал он. — Линия инь.
