Книга Если не кот, то кто? Пушистый избранник - Анна Пейчева

Наташа спала – точнее, лежала всю ночь с открытыми глазами – в Надиной комнате. Рано утром она услышала, как хлопнула входная дверь. Андрей ушёл тайком, не попрощавшись. В мокрых ботинках.

Сердце внезапно пронзила острая боль. От какой страшной, роковой ошибки её спас Ваучер! Если бы не аллергия Андрея – она наверняка бы изменила Пете этой ночью. А ведь она всё ещё его жена. Несмотря даже на то что он уже не считает себя её мужем.

Боже, но ведь она даже не знала наверняка, был ли у Пети роман с Каролиной! Может, ничего и не было, может, она себя накрутила. Может, то, что Наташа приняла за интуицию, было всего лишь мнительностью. Надя говорила, что на Новый год папа пришёл к бабушке и дедушке один.

И как прав был Петя, как прав! Она сама виновата в их расставании, только она одна. За последние шесть лет превратилась в овощ, в курицу, в самого скучного на земле человека. Плохая жена, плохая хозяйка, плохая мать. Распустила себя. Вот за что надо ввести наказание на государственном уровне. За попустительство своим слабостям.

После своего дня рождения Наташа впала в апатию. Наверное, примерно так чувствует себя компьютер во время обновления программного обеспечения. Душа переформатировалась, мысли прочищались.

Наташа почти перестала есть. Свердловские слойки в один момент потеряли над ней свою власть. Будто кто-то стёр программу «Удовольствие от мучного» с её жесткого диска.

Она достала с дальней полки пыльную кулинарную книгу, подаренную ей мамой ещё на свадьбу. Точнее, это была не книга, а толстая тетрадь в клеточку, заполненная семейными рецептами. Мама собирала их несколько лет. Теперь Наташа стала каждый день готовить по новому блюду из тетради – уже для своей дочки. Надя с удовольствием бежала ужинать после садика, ожидая очередного кулинарного сюрприза. Наташа, вспоминая своё счастливое советское детство, чаще писала родителям во Флориду.

В то же время она начала строже относиться к Наде. Планшет с мультфильмами был убран на ту самую дальнюю полку, где освободилось место после кулинарной книги; Наташа сходила в детский магазин и купила настольные игры, прописи для дошкольников, наборы из серии «Сделай сам». По вечерам, поужинав воздушными куриными котлетками или кабачковыми оладьями со сметаной, они вдвоём мастерили цветные фоторамки, или плели браслетики из резиночек, или старательно раскрашивали пластмассовый витраж; пару раз в неделю учились писать буквы и цифры. Перед сном Наташа купала дочку, а потом, укладывая её, вдыхала сладкий запах детских волос, таких же вьющихся, как у Пети, и думала о своём бывшем муже. Утром девочки вставали пораньше, чтобы соорудить на Надиной головке какую-нибудь замысловатую «корзиночку».

Наташа съездила в больницу к Ольге Александровне. Привезла ей шелестящий букет цветов, тяжеленную корзину с фруктами. Попросила прощения за тот самый закон, который журналисты уже окрестили «Молчанием воспитателей», по аналогии с «Молчанием ягнят». (Другие заголовки отыгрывали её слова про горничных в отелях: «Эй, вы, приберите за моим ребёнком!») Пути назад уже не было, помощники Евграфа подготовили документ и отправили на подписание губернатору. Ольга Александровна, с тёмными кругами вокруг глаз, опутанная сетью трубочек и проводков, ответила: «Я-то вас прощаю, главное, чтобы вы сумели Надю воспитать достойным человеком. Надеюсь, за эти слова меня не оштрафуют?» Из больницы Наташа уехала с тяжёлым сердцем.

Несколько раз за месяц сходила в собес в надежде получить свои карточки, которые ей уже стали казаться чем-то вроде мифического святого Грааля. Дважды ей даже удавалось застать Зинаиду Лазаревну Обиженную на месте. В первый раз она перед Наташиным носом заперла дверь кабинета на обед, который продолжался до конца рабочего дня; во второй раз Наташа прошмыгнула-таки в кабинет, однако заветные карточки так и не получила. «Принтер сломался», – заявила Обиженная и посоветовала прийти на приём ещё через неделю.

На заседаниях парламента Наташа теперь сидела молча, держа на коленях Ваучера. Тот в последнее время тоже стал каким-то тихим и всё время спал, больше чем прежде, хотя раньше казалось, что это невозможно.

Восемнадцатого марта наступил день расторжения Наташиного брака. Было непонятно, распространяется ли действие вступившего в силу закона на уже поданные заявления.

Пресса подняла большую шумиху вокруг «Антиразвода»: журналисты лили много воды насчёт семейных ценностей, возвращения к истокам; спорили по поводу уместности принятия такого закона в светском государстве, называющем себя демократическим; некоторые эксперты выражали удивление, что подобная инициатива исходила со стороны оппозиционной партии.

Однако все эти пространные рассуждения никакой конкретики не прояснили. Поэтому восемнадцатого марта Наташа решила на всякий случай сходить в суд. Последние недели она смотрела на себя как бы со стороны, словно из-за стекла, и поняла, что готова отпустить Петю. Ей всё больше хотелось сделать его счастливым, и если развод в этом поможет – что ж, так тому и быть. К своей боли она стала относиться с каким-то безразличием.

Мировой суд Приморского района располагался в здании, построенном в стиле сурового советского минимализма: четыре этажа маленьких окон, больше похожих на бойницы, и глухой фронтон кубической формы, угрюмо нависающий над входом. Человек, попавший сюда, сразу осознавал, что ничего хорошего его здесь не ждёт.

Петя сидел на жёсткой деревянной скамейке перед залом суда. Наташа увидела его издалека – коридор был тёмным, плохо освещённым, и свет из единственного окошка падал прямо на её мужа. Пока ещё мужа.

Он выглядел уставшим и несчастным. За последние три месяца ещё больше похудел и сменил имидж. Волосы, которые раньше свободно вились и закрывали уши, теперь были коротко подстрижены и педантично уложены. Подбородок чисто выбрит, ни намёка на щетину. Новый костюм строгого покроя, деловая рубашка, деловые туфли и однотонные носки, чёрный смартфон в руках. Перед ней сидел безликий бизнесмен. Чужой.