Вот так я иду рядом с тем, кого люблю и еще не потеряла, думала я; рядом с тем, кто должен был бы меня бросить, но вместе мы продвигались вперед, пока не нашли укрытие: в лесных зарослях показалась стенка из валежника, и лапы шакала вместе с лапами медведя выкопали под ней неглубокий ров. Укрывшись ветвями с прошлогодними листьями, мы решили, что будем спать по очереди, а то, не ровен час, кто-нибудь наткнется на наше убогое гнездо и бросит спичку.
Феликс, в своей медвежьей шубе, свернулся рядом со мной калачиком, как положено брату. Даже во сне он давал какие-то клятвы. Вопреки моим ожиданиям это были не клятвы мести. Он клялся самому себе, что никогда больше меня не покинет, никуда не уйдет, ни за что не позволит, чтобы между нами вклинилась разлука. Когда он разволновался и стиснул голые десны, я решила его растолкать.
– Теперь твоя очередь, – выговорил он, протер глаза и всмотрелся в темноту, опасаясь незваных гостей.
Я попыталась уснуть. Молила свой ум, чтобы он во сне прислал ко мне Перль. Пусть даже не самый радужный сон, в котором действие происходит в мире, не знавшем войны, пусть даже не второй среди лучших, в котором на месте Освенцима хлюпает исконное болото, а хотя бы третий из лучших, в котором Менгеле дает нам бессмертие одновременно, в унисон: делает каждой укол, мы поворачиваемся лицом друг к дружке и понимаем: жить вечно – это тяжкий груз, но по крайней мере мы будем нести его вместе, как привыкли.
Она возьмет на себя самое лучшее, самое яркое, самое забавное.
А я возьму на себя вину, стыд, тяжесть. И если ей суждено обездвижеть, я стану двигаться за нее. Потому что теперь, вновь начав ходить, я не остановлюсь. Мне уже грезилась победа, но лодыжки сковало кандалами боли, причем не от холода. Странное было ощущение, даже не лишенное приятности, потому как напоминало, что чувствительность не утрачена, и обещало, что скоро я научусь шагать быстрее, а там, глядишь, и прыгать.
Наш папа, опытный врач, рассказывал, что люди, потерявшие руку, ногу или палец, еще долго испытывают в них боль и щекотку, причем столь явственно, будто никогда не знали увечья.
Но никогда меня от этого не предостерегал.
Наутро мы услышали, как вскрывается река Висла. Льдины терлись одна о другую, словно карты в колоде. Погода выдалась ясная, деревья голыми ветвями тянулись к облакам. Небо синело, как заколка в волосах у Перль. Мы разбросали накрывавший нас сугроб и поразились, что еще живы.
Покрытая трещинами необъятная река смотрела, как мы подползаем к ней на коленях. Лед манил нас молочной белизной – его поверхность казалась самой свежей, самой невинной на всем свете. Сквозь полумрак мы разглядели зайца, провалившегося в ямку.
– Все равно не жилец, – сказал Феликс, заметив, что у зайца сломана нога.
Я отвела глаза от взмаха хлебного ножа, но заставила себя смотреть, когда Феликс подвесил тушку на сук дерева, освежевал, первым делом выковырнул глаза и тут же их проглотил, а потом срезал с косточек мясо.
– Ешь!
– А почему нельзя костерок разжечь, а? На одну минуту.
– Как будто сама не знаешь. Тут бродят лихие люди, которые нас самих освежуют за милую душу. Им даже эсэсовцами быть не надо – только дай еврея изловить.
Феликса было не узнать: он заговорил по-отечески назидательно. Я вызывала у него раздражение: в голосе то и дело прорезались жесткие нотки. Надумай я отказаться от мяса, он бы своими руками засунул его мне в глотку. Лучше уж было не спорить.
Без зубов он не сумел разжевать нашу кровавую добычу. Пришлось мне сделать это за него: я выплевывала пережеванное мясо в ладонь и протягивала ему. В его взгляде читалась смущенная благодарность, но мясную кашицу он глотал как лекарство. Заставил и меня подкрепиться. Спорить уже не было возможности; я повиновалась.
– Тебе силы нужны, – покивал Феликс. – Мы же поклялись отомстить, а от мешка костей разве будет прок?
Пришлось и тут согласиться. Отмщение стояло для меня на первом месте, но я уже стала сомневаться, что подопытные кролики вроде нас на что-то способны. Я ведь уже пыталась. Но Менгеле, скользкий змей, держал ухо востро. В нем я видела мальчишку, чересчур избалованного жизнью. А жизнь не всех балует, правда? Неужели нам, изможденным, никчемным, светило его прикончить? Мы даже понятия не имели, где его искать.
Мой спутник в задумчивости вонзал хлебный нож в ствол дерева. Засечки он делал попарно: раз-два, раз-два. А потом, собравшись с духом, повернулся и испытующе посмотрел на меня.
– Должен тебе кое-что сказать, – осторожно начал он. – Город, который не сходит у меня с языка, – на самом деле не мой город. Я все наврал, хотя из лучших побуждений, чтобы тебя убедить. На самом деле это Варшава, куда я с самого начала и собирался тебя отвести.
Уж не знаю, какие нужно было придумать доводы, чтобы заманить меня в такую разруху. Даже в лагерной изоляции я слышала, что этот город войдет в историю как полностью стертый с лица земли.
– Варшава – одни сплошные развалины, – сказала я.
Присев на корточки, Феликс взялся рубить снег. Раз-два, раз-два. Движения были решительны, как доказательства в споре.
– Но тот, которого мы должны убить, живет-поживает именно в этом городе, – сказал он. – Я подслушал: в последние дни он говорил открытым текстом. Сидел я как-то на скамье в больничке, а он обсуждал по телефону свои планы. Так вот, он собирался бежать в Варшаву. И назначил там несколько встреч. Если не ошибаюсь, говорил он с фон Фершуером. У них вся лагерная документация, сведения о нас, ценные пробы. Результаты исследований. Информация, одним словом. А может, и кости – все эти военные материалы, предметные стекла, которые ты упоминала не раз и не два.
Я не могла понять: с какой стати этот разговор возник только сейчас? Почему было с самого начала не сказать все как есть? Присев рядом с ним, я тоже принялась вонзать ножик в снег. Вам когда-нибудь случалось рубить снег, чтобы дойти до сути вопроса? Если нет, то и не советую.
– Допустим, тебе можно верить, – решилась я. – Что еще ты подслушал?
– Ну, не знаю, – беззаботно протянул он, как будто, сидя в гостиной, решал, сколько ложечек сахара положить в чай. – Что-то насчет Варшавского зоопарка.
– Это было бы вполне в его духе, – бросила я.
Мне представились живые клетки зоопарка, которые сливались, делились и образовывали причудливые варианты, до которых Менгеле был сам не свой.
– Ты тоже согласна, да? – В его словах звучало непонятное удовлетворение, как будто он сам наделял события смыслом.
Если честно, вся эта безумная история казалась мне одной сплошной нелепостью, но я не хотела обижать Феликса сомнениями. Раз в жизни можно и поверить, оно даже к лучшему. От этого у меня появилось ощущение реальности. Когда веришь, мало-помалу превращаешься из подопытного кролика в обыкновенную девчонку.
Итак, на берегу Вислы, под сенью заснеженных деревьев, созрело решение отправить Менгеле на тот свет именно в Варшаве. А после взять у него все мыслимые пробы и образцы, шаг за шагом, пока не останется один ус – доказательство его злодейства.
