– Если Александр VI посвятит себя лишь божественному и забудет о земном, дни его как Папы сочтены, – сказал Жоан озабоченно. – Недруги свергнут его с помощью оружия, или, что еще хуже, он станет марионеткой в их руках.
– Именно этого и боятся наши друзья каталонцы, – ответил Никколо с улыбкой. – Хотя я не думаю, что они позволят довести дело до такого конца. Их жизнь подвергается серьезной опасности. Если Папу низвергнут, к ним не будет жалости.
Жоану даже в голову не пришло рассказать своему другу об изнасиловании его супруги. Это было невыносимо тяжело и слишком унизительно, хотя, конечно, он догадывался, что проницательный флорентиец, который не упускал ни малейшей детали из того, что происходило вокруг него, все давно понял, сопоставив факты. Со своей стороны Никколо был очень тактичным человеком, и, хотя не говорил ни слова вслух, его взгляды и жесты свидетельствовали о подозрениях относительно того, что патрон имел какое-то отношение к смерти Хуана Борджиа. Это был их общий молчаливый секрет.
Жоан внимательно и с любопытством наблюдал за Микелем Корельей; его завораживал этот человек, которого он считал своим другом, хотя понимал, что никогда не сможет полностью доверять ему. Микель постоянно был источником каких-то сюрпризов. Однажды Жоан застал его плачущим в малом зале лавки с книгой в руках – это были поэмы «Хвала Деве Марии».
Жоан стоял в молчании, не зная, как поступить: обратить на Микеля внимание или сделать вид, что не заметил его. Но дон Микелетто сам позвал книжника. Похоже, его не смущало, что Жоан увидел слезы, которые катились по его щекам и которые он утирал рукавом камзола.
– Я искренне поклоняюсь Деве Марии, а эти поэмы на моем родном языке меня растрогали. – Жоан ничего не ответил, ибо не знал, как реагировать на его слова, и дон Микелетто добавил: – Я подарю эту книгу Папе, который так же истово поклоняется Деве Марии.
– Возможно, у него уже есть эта книга, – сказал Жоан. – Она была первой, которую напечатали в Валенсии и, скорее всего, в Испании. Вице-король Валенсии объявил поэтический конкурс, темой которого была хвала Деве Марии; на конкурс было представлено сорок одно произведение на валенсийском языке, три на кастильском и одно на флорентийском итальянском. Это произошло в 1474 году, когда Папа был еще кардиналом в Валенсии, хотя уже проживал в Риме.
– Я все равно подарю ему ее. А если у него уже есть эта книга, я оставлю ее себе. – Вдруг его заплаканное лицо озарилось широкой улыбкой. – У меня есть идея получше! – воскликнул он. – Эту книгу подаришь ему ты.
– Я?
– Да. Помнишь, на приеме по поводу взятия Остии он сказал, что хочет видеть тебя для того, чтобы ты принес ему список книг. И чтобы ты записался на прием у его секретаря.
– Да, так оно и есть. Хотя я подумал, что он сказал это только для того, чтобы оказать мне честь, а вовсе не потому, что хотел, чтобы я принес ему книги. В Ватикане великолепная библиотека, с которой моя книжная лавка не может тягаться.
– Забудь об этом, – Микель отбросил возражение, рассекая рукой воздух. – Он обрадуется возможности поговорить с тобой. Ведь ты же его соотечественник, оказавший помощь при возвращении Остии. Я организую тебе аудиенцию у Папы.
– Говорят, что его подкосила смерть сына, – ответил Жоан. – Я не в силах смотреть ему в глаза после того, что мы сделали.
– Мы сделали? – На лице дона Микелетто появилось выражение, делавшее его похожим на разъяренного быка. – Наша верность понтифику такова, что мы готовы отдать жизнь за него. Так или нет?
Жоан, ошарашенный столь резкой переменой, которая произошла с валенсийцем, подтвердил его слова решительным кивком.
– Так что мы сделали? – снова задал вопрос ватиканский капитан.
– Ничего, – ответил Жоан. – Ничего мы не сделали.
В ту ночь, когда Анна в полном молчании, не смыкая глаз, лежала в постели, Жоан сел за столик, который стоял в спальне напротив окна, выходившего на улицу. На нем лежал его дневник, освещаемый лампадой.
У Жоана не было никакого желания встречаться с Папой. И не только в силу того, что произошло с его сыном. Эта аудиенция, которая являла собой высокую честь, обрадовала бы его несколько недель назад; однако теперь эмоции растворялись в тоске его супруги, и тяжелые размышления заняли место нетерпеливого ожидания столь приятного события. Разговор с Папой никак не сможет изменить его жизнь, но Жоан должен был сделать это, чтобы не обидеть отказом своего друга.
Его мысли обратились к исключительной набожности дона Микелетто; Жоан не мог поверить в то, что этот человек ежедневно отстаивал службу. Но он был уверен, что валенсиец ходил в церковь не затем, чтобы его там видели, – просто этого требовала душа Микеля.
«Как он может совмещать веру со своей ежедневной работой? – написал Жоан. – Исповедуется ли он в своих преступлениях?»
Размышляя на эту тему, Жоан пришел к выводу, что Микель Корелья следовал всем заповедям, кроме пятой: не убий. Этой заповеди не существовало для него.
«Наверное, он думает, что, убивая, делает это во славу Господню», – записал он.
35
Когда Микель Корелья сообщил Жоану об аудиенции у понтифика, эта новость не вызвала у него никаких эмоций. Тем не менее, по мере того как время аудиенции приближалось, его интерес к ней возрастал. Он, сын бедного неграмотного рыбака, должен был беседовать о книгах в приватной обстановке с самым главным представителем христианства!
Когда Жоан сообщил об этом жене, ему показалось, что она вышла из своего подавленного настроения.
– Попросите у него благословения, – сказала ему Анна. – Видит Бог, насколько нам сейчас необходимо его благоволение.
Через несколько дней, одетый во все черное, несмотря на августовскую жару, за исключением только белой рубашки, ворот которой выглядывал из-под камзола, Жоан верхом направился в Ватикан с несколькими книгами в качестве образца и списком других книг, которые могли бы заинтересовать понтифика.
Он оставил седло и оружие в караульном помещении, где все были ему знакомы и где его встретили как своего. После недолгого ожидания дворецкий проводил его в личные покои Папы.
Жоан шел за этим человеком через роскошные залы, обставленные дорогой мебелью и украшенные великолепными гардинами. Стены и своды были богато расписаны яркими красками. Фрески, написанные с использованием золотого и серебряного цветов, были посвящены аллегорическим и религиозным темам, и на них часто можно было видеть изображение быка с фамильного герба Борджиа. В Риме знали о красоте этих залов, расписанных Пинтуриккио[4] и его учениками, но немногие удостоились лицезреть их воочию.
После длительного перехода они подошли к двери, охраняемой двумя гвардейцами, и дворецкий постучал в нее костяшками пальцев. Он дождался ответа, после которого открыл одну из створок и с низким поклоном объявил:
