Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Утренний ветерок вызывал легкую рябь на поверхности моря, и каждая струйка, отражая в себе солнечные лучи, горела, как алмазный убор.
На судах всех видов и размеров, стоявших на якоре в гавани и пришвартованных к пристани, сушили паруса или возились около снастей, словом, исполняли все ежедневные обязанности моряков по боцманскому свистку или под грустное монотонное пение матросов.
Воздух был пропитан тем острым и едким запахом, который бывает только в гаванях и по которому тоскуют моряки, когда подолгу живут в городах в глубине материка и не могут вдохнуть его полной грудью.
Был великолепный день, всюду солнце, жизнь и движение. Гости д'Ожерона расположены были видеть все в розовом цвете, поддаваясь этому благотворному влиянию, вдобавок усиленному превосходным и обильным завтраком, сдобренным изысканными винами.
Когда подали ликеры и кофе, — заметим мимоходом, что кофе, тогда почти неизвестный во Франции, давно уже был в широком употреблении в Вест-Индии, — и закурили трубки, разговор, до тех пор довольно вялый, принял вдруг в высшей степени серьезный характер.
Губернатор первый придал ему этот оборот.
— Господа, — сказал он, откинувшись на спинку кресла, — теперь, если вы согласны, мы немного потолкуем о делах, но, по-моему, самая лучшая приправа к хорошей беседе или важному обсуждению — ароматный кофе, старый ликер да трубка.
— С вашего позволения, господин губернатор, у вас губа не дура, но я предпочитаю одно — хорошую резню с собаками-испанцами! — Сказав это, Питриан провел языком по губам с выражением чувственной неги.
— Эх ты, лакомка! — засмеялся Польтэ.
— Да уж каков есть, прошу не гневаться.
— Окинем взглядом наши дела, любезный Монбар, — продолжал губернатор, — что вы сделали и что намерены делать?
— Я ничего не скрою от вас, — ответил флибустьер, — и сочту за счастье воспользоваться вашим добрым советом, если совершил какой-нибудь промах, что вероятно.
— Этого я, со своей стороны, допустить не могу, любезный капитан, — вежливо возразил губернатор, — но все равно, расскажите-ка, а мы послушаем.
— Вы справедливо сказали, господин д'Ожерон, что экспедиция, к которой мы готовимся в настоящее время, самая безумная из всех предпринимаемых нами до сих пор; гренадская, даже маракайбская — были просто детской игрой в сравнении с этой.
— Черт возьми!
— Как видите, я не настаиваю на выражениях и даю вам полную свободу пользоваться этим преимуществом.
— Однако маракайбская экспедиция — славное и доблестное дело!
— В успех которого вы также не хотели верить, — сказал Монбар с легким оттенком насмешливости, — однако…
— Вы вышли победителем, и я признал свою ошибку со всем смирением.
— Так будет и теперь, господин д'Ожерон!
— Надеюсь… Впрочем, Монбар, знаете ли, бросим лучше этот разговор, я предпочитаю теперь же признать себя побежденным, потому что с таким противником, как вы, борьба мне не под силу.
— Браво! — вскричали буканьеры, смеясь.
— А что вы хотите, господа, — добродушно продолжал д'Ожерон, — долгие годы я изучал жизнь; казалось бы, я отлично знаю, сколько энергии, мужества, упрямства и терпения может заключать человеческое сердце, даже самое необыкновенное, а с вами… провались я сквозь землю, если все мои расчеты не разлетаются в прах! Вот уже ровно двенадцать лет как его величество Людовик Четырнадцатый назначил меня вашим губернатором.
— И, поставив вас во главе нашей колонии, король сделал нам великолепный подарок, за который мы искренне ему признательны.
— Во главе! Гм! Положим, что так, благодарю за комплимент. Но вот что, господа: хотите, я вам чистосердечно сознаюсь в том, что особенно обидно для моей прозорливости и моей опытности?
— Мы слушаем, господин д'Ожерон.
— Положа руку на сердце, клянусь вам честью, что знаю вас не больше, чем в первый день нашего знакомства! На каждом шагу вы поражаете меня неожиданностями, от которых у меня голова идет кругом, вы какие-то особенные, непостижимые существа, и если в один прекрасный день вам вздумается отправиться завоевать луну — провалиться мне на этом месте, если я не уверен, что вы добьетесь своей цели!
При этой неожиданных словах, которые губернатор произнес с добродушием, составлявшим отличительную черту его тонкого и наблюдательного ума, флибустьеры разразились неудержимым хохотом.
— Смейтесь, смейтесь, господа, я своих слов назад не беру и стою на своем, я считаю вас способными на все, как в хорошем, так и в дурном, люблю вас, как собственных детей, удивляюсь вашим великим и благородным сердцам и умываю руки: делайте, как знаете, мне остается только жалеть испанцев.
Хохот поднялся пуще прежнего и долго не умолкал.
— Можете продолжать, любезный Монбар, — сказал губернатор, когда наконец воцарилась тишина, — я облегчил свою совесть и теперь спокоен.
— Вот я что сделал, господин д'Ожерон, — ответил с улыбкой знаменитый флибустьер, — во-первых, я собрал все суда, способные выйти в море, как малые, так и большие; их оказалось шестьдесят пять.
— Хорошая цифра!
— Не правда ли? Эти шестьдесят пять судов, имеющие в среднем по двадцать пушек на каждом — что меньше действительного числа, — представят собой в наличности…
— Тысячу триста орудий, — перебил губернатор. — Это не шутка!
— К тому же, — продолжал Монбар, продолжая улыбаться, — заметьте, что я не считаю семи судов нашего союзника Моргана, на которых должно быть примерно около ста пятидесяти пушек.
— Я начинаю думать, что ошибочно взглянул на вопрос — точь-в-точь как и прежде.
— Позвольте далее, — вежливо остановил его Монбар. — У нас теперь, как вам известно, самое лучшее время года, то есть самое благоприятное для плавания: вот уже с полгода как не предпринималось ни одной экспедиции; стало быть, все Береговые братья на суше.
— И прямо-таки совершенно на мели, между прочим, — вмешался Питриан, смеясь, — они почти умирают с голоду и в случае нужды будут драться как черти.
— Именно об этом я и говорю, — согласился Монбар. — Сегодня по моему приказанию во всех портах и селениях Берегового Братства объявлена вербовка, сегодня же начнут записываться добровольцы, и народу у нас наберется даже больше, чем понадобится.
— Ну уж это…
— Вот увидите, господин д'Ожерон, мы будем вынуждены выбирать из числа желающих. Итак, шестьдесят пять судов с одной стороны да семь с другой, итого семьдесят два судна с экипажем, предположим, средним числом в девяносто человек, что также ниже действительной численности, и мы получаем цифру в шесть тысяч четыреста восемьдесят матросов — скажем, для ровного счета, семь тысяч, если включить экипажи на судах Тихого Ветерка и Лорана, которые мы не брали в расчет.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
