Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Он все рассчитал точно, многоопытный, мудрый Перикл, который без ложной скромности мог сказать о себе: «Старый лев сильнее молодых оленей». И неважно, где эти олени бродят — в Аттике или Спарте. Он, прекрасно осведомленный, что такое слепая игра случая, не предусмотрел единственное: вмешательство свыше. За что боги наказали афинян моровой болезнью? Удачную, в принципе, экспедицию — не удалось разве что взять и предать огню Эпидавр, приходится свертывать, ведь первые признаки эпидемии обнаружились и среди моряков. Афины тесны, а корабли и подавно. Флот надо уберечь. Тот самый флот, начало которому положил знаменитый тиран Писистрат[187]— много лет назад старики-афиняне, еще помнившие его, утверждали, что Перикл и голосом, и тем, как выступает перед народом с речами, удивительно напоминает тирана. Так вот, Писистрат, построив корабли, прибрал к рукам узкий, как канал, пролив Эврип, по одну сторону от которого Эвбея, по другую — Пелопоннес. Водный путь, соединяющий Афины и Македонию, стал беспрепятственным. Потом настал черед острова Наксоса — первого по величине среди Киклад. Туда заходили суда, бороздившие море вдоль и поперек… И, конечно же, надо отдать должное Фемистоклу. В войне с мидянами он сделал правильный выбор: «деревянные стены», под которыми разумелись борта кораблей, действительно спасли Афины, хотя сограждане поначалу этого замысла не поняли. Прав, тысячу раз прав оказался великий и несчастливый Фемистокл. При нем афиняне отказались от пентеконтер,[188]отдав предпочтение более удобным и более быстроходным триерам.
Любимым, по-отечески пестуемым детищем флот стал и при Перикле. Он, Перикл, пошел еще дальше, задумав сделать афинян воистину морским народом. И таки своего добился. Не случайно по всей Элладе пошла гулять шутка: «В Афинах, куда ни плюнь, попадешь в моряка». Дело в том, что по настоянию первого стратега город ежегодно высылал в море 60 триер, определяя им восьмимесячный срок плавания. Экипажи, куда набирали голь перекатную, городских бездельников, ждущих подаяния от «доброго государства», учились нелегкому мореходному искусству. Теперь они кормились на собственные деньги и приносили державе немалую пользу, барражируя в бескрайних голубых просторах и очищая их от скверны — морских разбойников и пиратов.
Ветер усилился. «Царь-море»,[189]обрастая белопенными чубами волн, легко несло на себе грозные Перикловы корабли. Берег отдалялся, и на еще недавно изумительно зеленые горы уже ложился серый налет дымки. Сильнее заскрипели мачты в своих гнездах. Выпукло, как бока амфоры, надулись паруса. Гребцы отдыхали. А Перикл, чье уединение никто не нарушал, думал о том, как встретят его Афины.
ГЛАВА XVIII
Потидея, этот крепкий коринфский орешек, оказалась афинянам не по зубам. И хоть более года назад под ее стенами был наголову разбит сводный отряд потидейцев, коринфян и македонцев, предводительствуемых вероломным царем Пердиккой (он, прежде пребывавший в тесной дружбе с Афинами, сильно обиделся за то, что те вошли в тесные сношения с его врагами — еще двумя македонскими царьками Филиппом и Дердой), сам город взять все же не удалось. Потидея словно попала в двойной каменный капкан: свои-то, родные стены обороняли, зато две другие, наскоро возведенные приступающими к долгой осаде афинянами, надежно отрезали ее, расположенную на узком, как змея, перешейке, от внешнего мира. Ни Каллий, который, кстати, здесь и сложил свою голову, ни потом Формион, приведший сюда 1600 гоплитов, так и не смогли овладеть Потидеей. Правда, всласть погуляли по Халкидике,[190]опустошая ее не хуже, чем спартанцы Аттику. И вот теперь сюда прибыл с войском Гагнон, сын Никия, а Клеопомп, сын Клиния, привел к фракийским берегам свою эскадру. Сюда же, в составе войска Гагнона, был направлен и конный отряд Гиперида.
— Скажи-ка, бравый Сострат, овладеем ли мы когда-нибудь этой проклятой коринфской твердыней или нет? — сняв железный шлем с алым султаном и утирая тыльной стороной ладони пот со лба, вопросил Гиперид.
— Как знать, доблестный Гиперид. Возможно, добрую службу сослужат осадные машины — Гагнон не поленился захватить их с собой, — ответствовал Сострат, лицо которого за эти месяцы исхудало и покрылось темным, как бронза, загаром. — Боюсь, впрочем, что Гагнон, который всего несколько дней как из Афин, привел сюда под уздцы троянского коня. Темная лошадка может явить свое темное нутро и нам, и тем ребятам, что торчат здесь уже больше года.
— Сколь догадываюсь, ты имеешь в виду эту проклятую…чуму?
— Ты не ошибся, Гиперид. От копья, стрелы или меча ты или я еще способны уберечься, но вот чума поражает человека как ударом молнии. Даже и не знаю, как там в Афинах мои, живы ли.
— Мне легче, — признался Гиперид. — Меня дома никто не ждет, разве что старуха-мать. Эге, Сострат, не к нам ли это мчится гонец? — Оба внимательно принялись всматриваться — всадник так нахлестывал коня, что тот несся бешеным аллюром. — Да, я не ошибаюсь. Это Асопий, посыльный Гагнона.
— Приказ стратега: завтра, едва рассветет, идем на приступ. За вами, храбрейшие из храбрых, стена, обращенная к Паллене.[191]
— Он хочет бросить конницу на стены? — изумился Гиперид, водружая шлем обратно на голову так, словно штурм Потидеи начнется с минуты на минуту.
— Коней оставите неподалеку. Наше войско редеет на глазах. Чума косит всех без разбору. Благодарите богов, что она еще щадит вас.
— Завтра, чувствую, она примется и за нас, — проворчал Гиперид, обращая на Сострата многозначительный взгляд — вот, мол, тебе, братец, и продолжение нашего разговора. — А что, так велики потери, что Гагнон намерен заткнуть дыру конниками?
— За последние пять дней умерли четыреста гоплитов.[192]Боюсь, скоро осаждать Потидею будет просто некому. Итак, готовьтесь к бою. Гагнон также велел сказать, что он возлагает на вас большие надежды.
Гонец умчался, торопясь оповестить другие боевые порядки, а Гиперид и Сострат, который после сражения у Фригии стал правой рукой командира, поехали готовить отряд к завтрашнему кровопролитному дню.
Ах, если бы рубака-воин, отважный атлет Гиперид был бы способен проникнуть в душу своего ближайшего помощника, то вряд ли он столь безоглядно доверялся бы ему. Сострат, внешне оставаясь дисциплинированным, исполнительным, умелым солдатом, сейчас воевал через силу. Смерть, конечно, страшит любого, но закаленный воин неизбежно смиряется с мыслью о ней. Так когда-то было и у Сострата, но вот только теперь он начисто отвергал саму мысль о гибели. Он хотел жить, потому что наконец-то у него появилось то, о чем раньше не смел и мечтать: богатство. Поэтому Сострат мысленно вздрогнул, когда Гиперид, прекрасный, как молодой бог, обратился к нему с неожиданной просьбой:
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
