– Да, поздно… – устало проговорила она. – Пошли. Дмитрий вас ждет.
48
Сын, мой сын. Встречу с ним я воображал себе сотни раз за последние дни, событие это рисовалось мне то аскетичным до карикатурной брутальности – строгий взгляд глаза в глаза, угловатое мужественное рукопожатие: здравствуй, сын! – рад тебя видеть, отец; то сентиментальным, как мутное кино с участием черно-белой Марлен Дитрих – драматичные жесты, порывистые объятия, мужские слезы, скупые, разумеется. Одно было неизменным – сын всегда оставался тем мальчишкой с курортной фотографии, моим нежным и невинным двойником, наивным и беззащитным подростком.
Мы с Ольгой вышли из церкви. Ночь сгустилась, звезд не было, удушливо пахло прелыми розами. Прошли через сад, вошли в особняк. В конце коридора Ольга остановилась перед дверью.
– Ну вот, – тихо сказала она. – Дальше вы сами.
Я рассеянно кивнул, что-то пробормотал. Она ушла, я остался перед дверью. Негромко постучал.
Меня сразу поразило, что это был мужчина. Не пацан с выгоревшими бровями, вполне взрослый человек, даже слово «парень» как-то не очень к нему подходило. Он встал из-за стола и оказался на полголовы выше меня. Поразило наше сходство – не просто очевидное, но и чуть обидное для меня. Он был улучшенной версией меня, вроде новой модели машины или холодильника. Эдакий Дмитрий Незлобин 2.0 – исправленный и улучшенный, с учетом всех недостатков и просчетов предыдущей модели.
Мы внимательно глядели друг на друга. Меня охватила легкая паника, я понятия не имел, как с ним разговаривать. Роль мудрого отца, патриарха, опытного наставника и доброго советчика разлетелась вдребезги. И дело было на только в росте и проклюнувшейся утренней щетине на подбородке: от него исходила спокойная уверенность, та неспешная грация, которой всю жизнь не хватало мне. Меня кольнуло что-то вроде зависти. Думаю, примерно так выглядел бы актер, если бы в Голливуде кому-то пришла мысль снимать про меня кино.
Что-то нужно сказать, что-то сделать, метнулась испуганная мысль. Я выставил деревянную ладонь. Он крепко ее пожал. Тут же, улыбаясь, наклонился и обнял меня за плечи. Я растерялся, с неуклюжей осторожностью обхватил его спину. Из черной бездны памяти выплыли слова моего отца, которые он сказал за несколько часов до смерти, сказал обо мне: «Бесплатный суп, которым я кормлю самого близкого мне человека. Душевная инвалидность какая-то…» Господи, неужели и у меня – острая форма дистрофии души, неужели и я – такой же душевный калека, как и мой отец?
– Мама мне все рассказала месяц назад. – Он отступил назад, глядя мне в глаза. – Потрясающе…
– Потрясающе, – согласился я, хотя точно не знал, что он имел в виду. Практически все происходящее могло соответствовать этому определению на все сто процентов.
– Она всю жизнь прятала от меня фотографии, – улыбнулся он. – Старые, когда вы с ней были женаты.
Я не понял, называет он меня на «вы» или говорит о нас с Шурочкой.
– Да, мощная генетика по мужской линии, – попытался сострить я. – Я тоже был очень похож на отца. Она… мама тебе что-нибудь рассказывала о нем?
– Что он погиб, когда тебе было лет десять. А мать умерла от менингита еще раньше… Что тебя воспитывала тетка.
Уже легче – это «ты» он произнес совершенно естественно.
– Да. Мы с отцом плыли на корабле, знаешь, такие круизные громадины? Он там в оркестре играл, на саксофоне.
– Серьезно? На саксе?
– Угу. Отличный был музыкант.
С отчетливостью вчерашнего дня в памяти раскрылся тот вечер, тот последний вечер на корабле, когда отец играл Дебюсси. Воскресли запахи, звон столового серебра, мутные лица, жующие рты, багровый затылок наголо бритого господина за соседним столиком. Отец стоял на самом краю полукруглой эстрады, подавшись вперед, как бесстрашная и гордая птица над бездной. Саксофон жертвенно сиял золотом, отец выдувал божественные трели, точно пытался донести какую-то сокровенную истину этим скучным людям, чванливым и безразлично ленивым.
Мне страшно хотелось рассказать сыну об этом вечере, мне почему-то казалось очень важным объяснить, что я тогда испытывал. Точно от этого зависело что-то главное в наших с ним отношениях, хрупких, только пробивающихся сквозь асфальт, отношениях между мной и моим сыном. Что я испытывал тем вечером? Любовь, восхищение, что еще? Слова легковесны, особенно если ими пытаешься объяснить чудо.
Он, мой отец, был для меня богом. Всемогущим и добрым великаном. Как мне объяснить это тебе? Иногда он задевал макушкой облака, наверняка мог раздвинуть море, если бы в этом возникла острая потребность. Он запанибрата общался с ангелами, иногда мне удавалось даже расслышать трепетный шелест их крыльев, уловить краем глаза отблеск радужного сияния их хитонов на фоне стены, увитой диким виноградом. Память сохранила несколько картин, не так много, но это все, чем я могу с тобой поделиться. Загорелая рука, крепкие пальцы сжимают сигарету с золотым ободком, чашка черного кофе на забытой газете. Отец щурится от дыма, мне кажется, что он сейчас рассмеется. Он откидывается в плетеном кресле, проводит рукой по жестким волосам и подмигивает мне.
Не сохранилось ни одной звукозаписи, но это даже к лучшему, его музыка осталась на свободе. Она растворилась в тягучем закате, в мутном тумане, в медленно кружащем снеге. В сиротском скрипе ржавых качелей во дворе мне удается расслышать его неповторимое фруллато в песне тоскливого ветра. Иногда в бурю, среди молний и ливня я улавливаю его уверенное глиссандо. Я поделюсь этими мелодиями с тобой, уверен, они и тебе придутся по душе. Что он имел в виду, когда говорил: «Каждый день живи так, будто это твой последний день»? Я не знаю, я пытаюсь понять это всю свою жизнь. Изо дня в день. Иногда мне кажется, что в этом и есть смысл – в самом процессе. В стремлении жить без оглядки, жить на всю катушку. Так, будто это и есть твой последний день на земле. Ведь однажды ты окажешься прав на все сто.
49
Негромко запиликал телефон. Сын кивнул, извиняясь, вынул из кармана трубку. Я замолчал.
– Что? – переспросил он. – И Томск?
Он дослушал, нажал отбой.
– Китайцы заняли Красноярск, Новосибирск и Томск.
– Как это заняли?
– Объявили своей территорией.
– Как? Там кусок размером в три Франции! – возмутился я. – Мы ж не в пятом веке живем!
Сын открыл ноутбук. На сайте Би-би-си эта новость была главной: правительство КНР заявляло, что аннексия является чрезвычайной вынужденной мерой, вызванной коллапсом центральной власти в России, и ставит своей целью обеспечение порядка и безопасности китайского населения, проживающего на территории Алтая и Барабинской низменности.
– Какое, к черту, китайское население? – не унимался я. – В Томске?!
– Ты, похоже, не очень следил за политикой. – Сын перешел на сайт Си-эн-эн. – Наш мудрый президент подписал кучу договоров с Китаем. О дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Под Новосибирском китайцы построили самый крупный автозавод в мире, клепают там патентованные «Форды». В регионе китайцев в два раза больше, чем русских и всех других, вместе взятых.
