Жизни, которую мы с Захарией провели бы вместе.
Мы придумали бы друг другу ласковые прозвища. Ему пришлось бы запомнить, что я не люблю, когда простыни подтыкают под матрас. Ему бы ужасно не нравилось, что я оставляю в раковине комки зубной пасты после того, как почищу зубы. Еще он предпочитал бы, чтобы свежевыстиранные носки были разложены в ящике слева направо, и шутил бы: «Это чтобы ни один носок не ревновал, что какую-то пару я ношу чаще других». Он узнал бы, что я всегда стараюсь оставлять в машине хотя бы полбака бензина, а то мало ли. Мы бы ели в семь тридцать, не в восемь. Ложились спать до полуночи. Захария всегда клал бы с моей стороны еще одно одеяло, на случай, если мне станет холодно. Иногда посреди ночи мы бы оба инстинктивно просыпались в одно и то же время и держали бы друг друга в объятиях, пока не засыпали снова. Порой мы бы просыпались и больше не могли уснуть, и тогда мы бы просто разговаривали о прошедшем дне или о том, что ждет нас завтра. Или занимались бы любовью.
Я представляла, как мы смотрим друг на друга влюбленными глазами, сидя в летнем кафе в Париже, или катаемся на лыжах по склонам Швейцарии. Мы воплотили ли бы в жизнь все мечты, о которых говорили в этот наш первый вечер. Мы украсили бы наш дом сувенирами из этих поездок. Безделушки рассказывали бы о нашей жизни. Вместе мы завели бы новых друзей. Некоторые из жен стали бы моими ближайшими подругами. К ним я бы тянулась в те минуты, когда мне хотелось бы выплеснуть немного эстрогена. Они звали бы меня выпить кофе или пробежаться по магазинам.
Я стала бы незаменимым помощником в делах мужа: подбирала бы одежду для его сайта, знакомилась с новинками моды по всему миру. Захария начал бы полагаться на мое мнение. Он очень серьезно относился бы к моим советам. А я бы всегда прекрасно знала, что именно надо покупать. Я разобралась бы в его веб-сайте и сделала так, чтобы людям стало еще проще покупать через него одежду. Его бизнес превратился бы в наш общий. И моими усилиями стал бы еще успешнее.
Я познакомилась бы с его семьей по-новому, так, как никогда раньше не знала их. Его мать была бы старше меня, я бы ее уважала и всегда спрашивала совета, пусть даже ответ мне был бы известен заранее. Мы бы отдыхали все вместе. Они стали бы и моей семьей. И он рассказывал бы мне о своей бабушке, а я бы слушала и жалела, что не могу познакомиться с ней.
Мы старели бы вместе. Дожили бы до сорока, пятидесяти, шестидесяти… семидесяти пяти. Были бы у нас дети? Не знаю. Возможно. У нас была бы дочка, и она бы очень походила на Люси. Я добилась бы того, чтобы она нашла свой собственный путь в жизни, а не проживала мою. Я бы все сделала, чтобы она не испытывала неуверенности в себе. Она была бы независимой и свободомыслящей. И мои советы никогда не выходили бы за рамки советов. Мои дети были бы вольны воспользоваться этими советами или отбросить их за ненадобностью. Были бы радости, случались бы и невзгоды. Мы бы провожали старших родственников и встречали новое поколение.
А потом мы бы с Захарией вместе встретили закат своих дней. Мы с улыбкой и радостью оглядывались бы на нашу жизнь. Может, мы и совершали бы кое-какие ошибки, но мы совершали бы их вместе. Мы во всем поддерживали бы друг друга. Мы всегда ставили бы друг друга на первое место. Наша любовь не вызывала бы сомнений. В свои последние дни мы бы задавались все тем же вопросом, что и раньше: как же нам так повезло?
Тут мои глаза расширились от страха, пронзившего все тело.
Я поняла, что должна вернуться.
Не то чтобы я хотела; совсем не хотела. Тепла рук Захарии, обнимавших меня, было более чем достаточно, чтобы удержать меня в объятиях навечно. Нега его постели, легкое прикосновение его ног к моим, спокойное дыхание – вдох, выдох.
Разум работал с бешеной скоростью. Может, надо выбраться из этой кровати? Казалось, все зависело от того, останусь я тут лежать или встану. Если останусь, у меня начнется новая жизнь. Если выберусь, моя прежняя жизнь останется нетронутой. Я не хотела вставать. Все мое тело протестовало. Но разум, однако, говорил другое.
Барбара.
Фрида.
Люси.
Говард.
Они – моя жизнь. Жизнь без них будет уже не жизнь. Та, другая жизнь, про которую я думала, – то была чья-то чужая жизнь. Да и как это все получилось? Всего-навсего от единственного желания, загаданного на день рождения одной старухой. Желания все исправить, испытав заново. Я никак не смогла бы жить без тех, кого люблю. Надо учиться на своих ошибках. Надо откорректировать собственное будущее.
Я произвела на свет Барбару. Если я ее брошу, даже в таком возрасте, это ранит ее слишком сильно. Я люблю свою дочь. Она никогда не поймет, как сильно я ее люблю.
Оставить Фриду сейчас, даже если видеться с ней время от времени… это будет уже не то. Мы перестанем понимать друг друга. В какой-то миг мы будто заключили некий договор, и я поняла, что не в силах его разорвать. Мы начали жизнь вместе. Десятилетие за десятилетием наша жизнь менялась, мы менялись, и мы проходили все это вместе. Как же я могла бросить ее, не дойдя до конца?
Я перевела дыхание.
Нельзя бежать от жизни, которую построила. Это неправильно. Это вовсе не шанс прожить жизнь так, как надо. Я не должна проживать еще одну жизнь. Мне просто нужно было понять, стоила ли того моя первая жизнь.
Я посмотрела на часы, надеясь, что у меня все еще есть время уйти, пока не… На часах было 23:59! И тут пробило полночь.
И я тотчас же переменилась. Опять.
Странно было это чувствовать. Совсем не медленно, наоборот – я и глазом моргнуть не успела. Еще секунду назад я свободно дышала полной грудью, и вдруг такое ощущение, будто кожу внезапно покрыл твердый панцирь.
Один день. Двадцать четыре часа. Вот и все, что я загадала, – и все, что я получила, даже если мне это не по вкусу. Так что раздумья о вечном двадцатидевятилетии оказались бессмысленны. Так уж я пожелала. А я пожелала вернуться в двадцать девять лет на один день – не на неделю, не на всю жизнь.
Один день. И он закончился.
Я положила руку на шею.
Кожа больше не была гладкой и мягкой.
Она оказалась жесткой и дряблой.
Каждая клеточка моего тела болела, но надо было выбираться, со всей осторожностью, чтобы не разбудить Захарию. Я чувствовала себя так, будто пробежала марафон, однако сейчас нельзя было думать о боли. Представьте его лицо, если бы он проснулся и увидел рядом обнаженную семидесятипятилетнюю старуху!
Я медленно приподнялась и опустила ноги на пол. Паркет тут же заскрипел, едва я перенесла на него свой вес. Я схватилась за поясницу, чтобы хоть немного облегчить боль, а Захария перекатился на другой бок и громко захрапел. И слава богу, что захрапел; значит, не услышит меня. Это я знала еще по опыту жизни с Говардом. Когда Говард погружался в такой глубокий сон, я могла хоть посудой греметь прямо у него над ухом, он все равно не проснулся бы. Я понимала, что до тех пор, пока слышу эти низкие, резкие звуки, я в безопасности.
