«Интересно, что еще изменилось в бывшем убийце?» – думает Шайори, когда они въезжают в Токио. Нейронной рекламы становится так много, что за ней почти не видно реальности. Она интегрируется в сознание, подменяет запахи. Страшно подумать, что случится на этих заполненных машинами улицах, если система даст сбой. Особенно нейронные общественные системы навигации, распределяющие потоки движение согласно жидким чипам идентификации социального статуса водителей.
– Думаю, будет лучше, если я пересяду за руль, – говорит Шайори.
Семъяза ждет почти четверть часа, чтобы свернуть к обочине. Когда он был якудзой, то пользовался универсальным модулем клана, который оплачивал рекламные блоки и снимал ограничения статуса. Стоявшие у власти технократы несколько раз поднимали вопрос о запрете подобных модулей, но делалось это скорее для видимости, чем всерьез.
Шайори и Семъяза меняются местами. Нейронной рекламы для «Хонды» становится меньше, меняются нейронные навигационные линии дорожной разметки. Машины расступаются, пропуская крошечную спортивную машину. «Хонда» влетает в автомобильный поток. Левая рука пульсирует болью, но инстинкты сильнее страданий. Шайори не привыкла ездить медленно.
Один из ее любовников, который был еще до Семъязы и сбежал сразу, как только узнал, кто ее отец, говорил, что о жизни человека можно сказать, взглянув, как он водит машину. Современные магистрали стимулируют социальное деление, подчеркивают различия и выявляют тех, кто готов принять это и тех, кто плетется в хвосте, имея все выделенные ему преимущества трафика. Шайори никогда не плелась в хвосте. Она летела, давила, наседала. И если отец не принимал ее любовников, то ее вождение вызывало в нем гордость, хоть он никогда и не говорил об этом Шайори в открытую, наоборот, ставил в пример мать, которая вообще никогда не садилась за руль, никогда не возмущалась, предпочитая бунту активацию своей нейронной татуировки счастья. Не будь этой татуировки, жизнь Шайори могла бы стать другой. Хотя без этой татуировки и мать была бы другой.
«Может быть, тогда ее смирение, покорность и порядочность не казались бы такими искусственными и отвратительными», – думает Шайори, проносясь мимо зазевавшегося водителя, хотя система и ставит его выше на социальной лестнице. Модуль идентификации списывает баллы статуса, но Шайори плевать, как плевать на то, сколько сжатого охлажденного воздуха расходует двигатель «Хонды» на таких скоростях. Боль бросает вызов инстинктам. Трудности бросают вызов характеру. Страх – крепости духа… Ее останавливает лишь напуганный крик Юмико, когда они едва не врезаются в транспортировочный тягач, пытаясь срезать путь. Обороты падают. Двигатель «Хонды» недовольно рычит, словно вспененный жеребец, которого заставили остановиться, не успел он разогнаться.
– Эта машина создана для скорости, – говорит, извиняясь, Шайори, занимая положение на магистрали согласно идентификации своего социального статуса. Мир, кажется, замирает.
Скорость снизилась, и теперь снова можно следить за нейронными рекламами, которые моделируются в сознание участников движения.
– Это же почти моя выдуманная сестренка! – кричит Юмико, когда видит рекламу синергиков для детей.
Цен на детских синергиков нет, нет и кредитных программ – реклама только проверяет заинтересованность людей в подобном проекте, прощупывает рыночную почву. В действительности подобные синергики вообще запрещены законом, и если внимательно изучить нейронную рекламу, на что, впрочем, не хватает времени, потому что поток машин проносится мимо слишком быстро, то можно будет увидеть, что реклама предупреждает о своей исключительно ознакомительной цели. Но дети кричат. Дети хотят таких интеллектуальных кукол. И чем больше будет их криков, тем ближе будет голосование и поправки в законе технократов касательно выпуска синергиков в этой стране.
– А у мастера Ючи есть такие игрушки? – трещит без устали Юмико. – Он подарит мне одну? Всего одну.
Ее ажиотаж стихает лишь после того, как Семъяза спрашивает, согласится ли она остаться у мастера Ючи, если ей подарят куклу-синергика. Юмико хмурится и взвешивает варианты. Она думает об этом всю оставшуюся дорогу, и, когда они, наконец-то, приходят к тек-инженеру Ючи, спрашивает, какие куклы у него есть. Это становится первыми словами разговора, когда Ючи открывает Семъязе дверь.
– Куклы-синергики? – растерянно спрашивает Ючи, разглядывая взрослую женщину с сознанием ребенка, затем переводит взгляд на Семъязу. – Она что… Ее сознание…
– Да, – говорит Семъяза.
Ючи кивает. Они проходят в его дом-лабораторию, которая занимает почти целый этаж токийской высотки. Шайори не знает, что случилось между Ючи и Семъязой и почему тек-инженер в долгу перед бывшим якудзой – она никогда не спрашивала деталей, а Семъяза не спешил рассказывать.
– Он спас меня от технологических инквизиторов, – говорит синергик с сознанием бывшей девушки Ючи – Файлин, когда сам Ючи и Семъяза уходят поговорить наедине.
– Спас, когда был якудзой? – спрашивает Шайори.
– Я интегрировала ему нейронный модуль, когда появились силовики. Они избили Ючи и хотели отправить нас на фабрику утилизации.
– Семъяза убил их?
– Разобрал на части, как разбирают синергиков во время утилизации, – на губах Файлин нет и тени улыбки.
Юмико, которая стоит рядом, смотрит на нее широко раскрытыми глазами.
– Что не так с этой женщиной? – спрашивает Файлин.
– Ничего, – пожимает плечами Шайори. – Если не считать, что ей всего восемь.
– О! – говорит синергик с сознанием человека.
– Донор, кстати, был членом партии технологических нигилистов. Ее звали Кейко, и она попала в коррекционную тюрьму потому, что подожгла фабрику утилизации… Думаю, для тебя это что-то значит.
– Значит, – соглашается Файлин.
Ее тело выглядит шикарно даже для человека – у синергиков Шайори никогда не видела ничего подобного. Это тело – шедевр. Оно не подчеркивает человечность. Оно определяет эталон красоты, которая выше человечности.
– Просто потрясающе, – признается Шайори, изучая безупречность линий, словно Файлин всего лишь скульптура.
– Видела бы ты, каким это тело было, когда я только попала в него, – улыбается Файлин. – Это был старый экземпляр бесполой официантки-синергика.
– Удивлена, что Ючи не смог найти для тебя тела получше, – говорит Шайори.
– Нет, он все правильно сделал. В тот момент я и сама не хотела другого тела.
– Не хотела вот этой красоты?
– Наверное, нужно умереть, чтобы понять.
– Да, наверное, – соглашается Шайори, вспоминая отца и отрубленные за проступки кисти рук.
Они не сговариваясь переключаются на Юмико. Девочка смущается, но затем, когда Файлин показывает ей нейронные проекты кукол-синергиков, оживляется, чувствует себя центром мира и начинает без устали рассказывать о своей прошлой жизни с отцом. Никто не знает, но сознание девушки, тело которой заняла Юмико, все еще где-то там, где-то в этом чужом теле. Оно блокировано, замкнуто, поймано в клетку. Она не может дать о себе знать – лишь смотреть на мир, смотреть на то, на что хочет смотреть хозяин ее нового тела.
