— Я читаю, — буркнул я.
— В общем, он подсчитал, в среднем получается три целых и семь десятых котенка в помете. Хотя в прошлый раз было всего два, оба мальчики. Ну да, она уже немолодая кошка. Но держится молодцом. Посмотрим, сколько произведет на свет в этот раз.
— Давайте делать ставки! — предложила Элли.
— Лучше бы ты ее стерилизовала, — встрял я.
Мама удивленно посмотрела на Элли — та молча закатила глаза.
— Лекс, ты же знаешь, как я к этому отношусь. Мы не вправе решать за Люси, будут у нее котята или нет. Когда придет время, она сама перестанет плодиться.
— Это непоследовательно, — заметил я. — Говоришь, что мы не вправе за нее решать, а котят у нее отбираешь. Может, если бы ты дала ей вырастить хоть один выводок, она бы давно перестала плодиться!
Мама пропустила мой выпад мимо ушей и обратилась к Элли:
— А ты не возьмешь котеночка? Нам здесь одной кошки более чем достаточно. Все-таки уход за малышами — такая ответственность… Что бы Лекс ни говорил, я считаю, что Люси — безответственная мамаша. К восьмой неделе теряет к детям всякий интерес. Кошки вообще существа эгоистичные…
— Может, она не теряет интерес, а отчаивается? — снова встрял я. — Она же знает, что всех котят отберут. Твой подход не просто непоследовательный, а еще и жестокий.
Мама несколько секунд молча смотрела на меня и снова повернулась к Элли.
— Мне кажется, вам не помешает разминка. Прогуляйтесь с Лексом до родника и принесите воды для кулера, а то там мало осталось. Возьмите обе пятилитровые канистры, чтобы надолго хватило.
Кажется, я забыл вам сказать: мама пила только ключевую воду из родника над Гластонберийским источником. Она и травы только на ней заваривала.
В Элли идея восторга не вызвала. Испустив демонстративно громкий вздох, чтобы мы с мамой оценили, на какую жертву она идет, она сказала:
— Ладно. Притащим десять литров. Только ключи от машины дайте.
— Я же сказала: «Прогуляйтесь», — назидательно сказала мама. — Если куда-то можно доехать, это не значит, что туда нужно ехать. Вам обоим полезно размяться.
Элли бросила на меня возмущенный взгляд, словно этот коварный план родился в моей голове, и обратилась к маме:
— Реально? Вы хотите, чтобы мы пехом перлись до родника и обратно?
Мама кивнула:
— Ну да. Я же сказала: «Разминка».
— Я думала, вы просто так!
— Не просто. Давайте, ноги в руки, и вперед. Постарайтесь получить удовольствие. Погода хорошая.
— Получить удовольствие? Ровена, вы представляете, что такое десять литров воды? Они же весят тонну!
— Бога ради, Элли! — вмешался я. — Десять литров это десять килограммов. До тонны очень далеко.
— Алекс, да отстань ты со своей математикой!
— Если ты еще не заметила, с мамой спорить бесполезно.
— Совершенно верно, — подтвердила мама. — Вы оба молодые, здоровые, с двумя канистрами уж как-нибудь справитесь.
Элли наградила меня испепеляющим взглядом, всплеснула руками и мотнула головой в сторону кладовки. Я уже тогда понял, кому именно предстоит «справляться» с обеими канистрами.
Как только мы вышли, Элли зажгла сигарету, затянулась и раздраженно выпустила облачко дыма. Вся прелесть свежего воздуха для нее заключалась в том, что на воздухе можно курить.
— Это все ты виноват, — заявила она. — Начал с ней препираться, и вот результат.
Я промолчал, только чуть ускорил шаг. Не хватало еще, чтобы Элли меня отчитывала.
— Вудс, ну куда ты летишь? Ты меня уже загнал, а нам еще назад тащиться.
Когда рядом не было мамы, Элли обращалась ко мне по фамилии. Когда злилась, тоже. Я замедлил шаг. Что бы ни говорила мама, погода была так себе — душно, как перед грозой. Стоило и вправду приберечь силы на обратную дорогу.
— Какая муха тебя укусила? — спросила Элли.
— Никто меня не кусал, — буркнул я. — Просто бесит, когда мама порет чушь.
— Подумаешь! Может же у нее быть свое мнение.
— У меня тоже есть свое мнение.
— Вот-вот. Только бесишься и наезжаешь ты, а не она.
— Да потому что ее мнение лишено логики!
— Вудс, ну какая, в жопу, логика? В жизни есть вещи поважнее логики — доброта, например. У твоей мамы доброе сердце. Она вообще не собиралась тебя злить. Она просто хотела с тобой поболтать.
— «Поболтать» подразумевает диалог, а она наказала меня за то, что я думаю не так, как она! Нелогично же.
— Да никто тебя не наказывает, балда! Она просто хотела, чтобы ты поостыл. Ежу понятно, что ты не в себе. Она, небось, решила, раз ты не хочешь с ней говорить, может, поговоришь со мной. Так что еще вопрос, кто тут наказан. Я, знаешь ли, не фанатка походов по воду.
— Ты тут вообще ни при чем. Точно говорю: это мама меня воспитывает. У нее так голова работает — если я думаю не так, как она, надо усложнить мою жизнь, чтобы вынудить меня согласиться. Она ненавидит, когда я с ней не соглашаюсь.
— Да ты больной на всю голову!
Последнее замечание я проигнорировал.
У родника не было ни души, только у обочины притулилось несколько припаркованных машин. Приехавшие, судя по всему, отправились гулять по холмам. Я поставил наполнять первую канистру. Обычно процесс занимал определенное время, потому что вода текла из крана тонкой струйкой, а в знойные дни и вовсе превращалась в ниточку. Но я никуда не спешил. Было за полдень, и вокруг родника успела лечь прохладная тень от деревьев. Элли села на скамейку и закурила вторую сигарету.
— Знаешь, ты зря наезжаешь на свою маму. Когда это она заставляла тебя с ней соглашаться?
— Она только и делает, что заставляет!
— Не, когда конкретно?
— Да постоянно.
— А по-моему, ничего она тебе не навязывает. Не припомню, чтоб она тебе хоть раз сказала: делай так, думай то. Она уважает твою независимость. Тебе жутко повезло с родителями, это редкость. Ты сам не понимаешь.
Элли села на любимого конька — любой разговор она переводила на свои детские психологические травмы. Я несколько секунд молча смотрел на медленно льющуюся воду, а потом повернулся к ней и сказал:
— Это ты ничего не понимаешь.
На обратном пути мы не разговаривали.
На очередном приеме я поделился печальными новостями с доктором Эндерби. Вообще-то я не собирался трепать языком, просто почувствовал, что у меня нет выбора. Слишком тяжело было тащить этот груз в одиночку.
Я рассказал, как мы ездили в больницу, где мистеру Питерсону поставили неправильный диагноз, и постарался объяснить, почему считаю, что он неправильный. Доктор Эндерби слушал меня, не перебивая. Мне понравилось, что он дал мне изложить все факты от начала до конца, не встревая с вопросами или восклицаниями. Сейчас он их обдумает, надеялся я, сделает пару телефонных звонков — и через несколько дней, если не часов, проблема будет решена. Я договорил. Он все так же безучастно смотрел на меня, а потом произнес:
