Катя и Юля, как и все обитатели притона, давным-давно, еще в раннем интернатском детстве, самообесценились. Русина не врала, когда говорила Любе, что запертые на ночь двери — чистая формальность, и никто из постояльцев никогда не убежит, будь даже дверь нараспашку. Из интерната, где жили девочки, иногда сбегали самые отчаянные ребята. И каждый раз воспитатель, повариха или сторож шумели: да кому они там, в городе, нужны?! Калеки бесхозные! Никому не нужны, если даже мать родная от них отказалась! Иногда, впрочем, в коллектив Русины попадал инвалид, утративший часть тела в сознательном возрасте и потому по привычке полагавший себя ничем не хуже других. Подумаешь, руки нет. С бабами он и одной рукой управится. Именно такие калеки неблагодарно покидали кров Русины. И через некоторое время она неизменно сообщала подопечным, что Ваську безногого нашли в кустах забитым насмерть подростками, а Серегу безрукого отправили на тот свет отморозки-менты. И даже проставляла водки, помянуть мятежные души Василия и Сергея. «А слушались бы Русину, так сидели сейчас живы-здоровы, пили чай с сахарком да пряничками!» — такой концовкой неизменно завершались поминки. Поэтому крик новенькой, инвалидки в джинсовой куртке с трикотажным воротником ручной вязки, обитательницы притона встретили неприязненно.
— Девчонки, вы что, так и будете жить в этой мерзости и на Русину пахать до самой смерти? — крикнула Люба из прихожей во все грязные комнаты мира разом.
— Чево? — хором зашумели женщины. — Да какая разница, на кого пахать? Иди ты! Русина хоть пожрать дает, а здесь поблизости — Русина сама видела, — других инвалидов до смерти голодом заморили. Так что не надо нам тут сказки рассказывать!
Не отставала и глухонемая девушка, Анжела. Несколькими жестами и выразительным мычанием, она в два счета разъяснила Любе: Русина какие-никакие деньги отдает, а в интернате бесплатно заставляли мужиков обслуживать!
«Не хотят — и не надо, — заскрипела Любе коляска. — Что ты переживаешь за всех и за каждого, Любушка? Неисправимые это инвалиды!»
— Катюша, — Люба подъехала к самой юной девочке. — Поехали со мной! Посмотри какая ты умная, какая хорошенькая. Ножки крепкие, сами ходят. А личико! Ты в маму такая красавица?
— Не знаю, — тихо сказала Катя. — Я маму не видела. Она меня бросила. Я же инвалид.
— Кто тебе сказал, что бросила? — возмутилась Люба.
— В интернате сказали. Директор.
— А ты и поверила? Ерунда! Какая же мама такую красивую умную девочку бросит? Вот ты свою дочку бросишь?
— Я — нет, — твердо сказала Катя.
— Видишь! А почему ты о своей маме так плохо думаешь? Я знаю, как все произошло!
«Ой, откуда ты знаешь, Люба?» — забормотала коляска.
— Как? — с надеждой спросила Катя.
— Твоя мама молоденькая была, чуть старше тебя. Студентка. В роддоме врач увидела, что у тебя паралич, и думает: «Ой, не справится такая молодая мамочка с больным ребенком. А ребеночек-то такой хороший! Отдадим-ка ее в дом ребенка, все ж таки там врачи, медперсонал. Они нашу Катюшу живо на ноги поставят». А твоей мамочке сказали, что ты не выживешь. Она поплакала, поплакала и выписалась домой. И теперь тебя ищет, не может найти.
«Люба, ты откуда такие детали знаешь?» — придирчиво спросила коляска.
«А разве может мама не искать такую хорошую девочку?» — удивилась Люба.
«Может», — вздохнула коляска.
«Нет!» — сказала Люба.
— Я так и думала, что мама меня ищет! — вскрикнула Катя.
— Я поеду домой.
Женщины примолкли и с надеждой придвинулись поближе к Любе. Теперь они надумали покинуть притон Русины, но хотели возложить на Любу ответственность за неразделенную, мучительную, болезненную — какая там еще бывает? — любовь, которая ждала их за порогом, на воле. А то ведь поверишь в братство людское, а все по-другому обернется, как говорится, после тяжелой и продолжительной любви на двадцать восьмом году жизни…
— Анжела, тебе ведь всего 28 лет, вся жизнь впереди. — Люба подъехала к глухонемой девушке. — Самый подходящий возраст, чтобы стать глазастой актрисой и ведущей.
«Что ты плетешь, Люба?» — возмутилась коляска.
— Будешь глазами и руками рассказывать рекламу на телевидении, — уверенно сказала Люба. — Ну-ка, покажи, как тебе нравится новый стиральный порошок?
Анжела закатила зрачки.
— Здорово! — восхитилась Люба и принялась сочинять. — Сейчас у рекламщиков тяжелый период: зрителям реклама хуже горькой редьки надоела, и все норовят во время рекламных пауз убрать звук. Поэтому рекламные агентства в ближайшее время начнут искать актрис, которые могут выразить молча, одними глазами, потребительские свойства всяких там супов и освежителей. А ты — тут как тут!
Анжела изобразила восторг и согласно замычала.
— Кристина, — Люба повернулась к девушке-дауну. — А знаешь, что ты — одна из необыкновенных людей, в ком сохранилась на генном уровне память о наших предках— неандертальцах?
Коляска застонала.
— Они были сильными физически, но добродушными и покладистыми, как ты, — вдохновенно рассказывала Люба. — И поэтому все погибли. Но время от времени рождаются дети-неандертальцы, чтобы напомнить всем нам, что умение считать деньги — не главное. Что человек не обязан гнаться за жирненьким счастьицем, если для него счастье — это просто дыхание, шаги, обычная еда. Ты — носитель древней хромосомы, сохранившей для нас облик наших далеких предков.
Даун Кристина слушала, открыв рот. Она поняла только одно — скоро она сможет съесть много котлет.
— И твое счастье не менее ценно, чем чье-либо еще, — заверила Люба Кристину.
Как это обычно бывает в толпе, все так же яро и дружно собрались навсегда покинуть ненавистную квартиру, как еще несколько минут назад твердо отказывались переступить ее порог.
— Воля, девчонки! — закричали женщины. И все разом засмеялись, возбужденно зашумели. Кристина заколотила кулаком в переборку кладовки. — Эй! — зашумели оттуда мужские голоса. — Чего у вас там?
— Мы — к вам! — закричала Люба и очертя голову въехала в стену.
Хлипкая переборка проломилась с податливым стоном.
— Ура! — закричала Люба.
«О-ой! — закричала коляска. — Колесо зашибла!»
«Извини-извини-извини», — скороговоркой произнесла Люба. И завопила: — Ребята, мы уходим! Пошли с нами!
— Уходим! — низким эхом пронеслось по мужской квартире.
— Собираем вещи, — кричала Люба. — Паспорта не забываем!
И вдруг все замерло.
— Что? — завертела головой Люба. — Что случилось?
Глухонемая Анжела страстным мычанием пояснила Любе, что паспортов-то у инвалидов нет, как нет регистрации и, следовательно, никаких прав. В Москве лучше не иметь обеих ног, чем регистрации! Насиловать будут, так паспорт береги, и ни о чем другом не думай. Потому что без паспорта со штампом тебя еще и в милиции уделают два раза. (Все-таки Анжела действительно талантливая актриса — так подробно все рассказать без единого слова!)
