— А ты?
— А я говорила: ловлю мысль, чтобы ответить. И еще... Я всегда старалась ей понравиться. Однажды даже перестаралась...
Лиза отчетливо помнила тот день, о котором рассказала Ксении Петровне.
...Мать стояла возле двери, собравшись идти на работу, а Лиза вышла из своей комнаты. Она знала, что матери не нравится, когда дочь лохматая. Но с буйной гривой справиться трудно. Ее не брала ни расческа, ни щетка. Лиза торопливо пригладила волосы рукой, а они, наэлектризованные, потянулись следом. Девочка походила на солнце, которое рисуют дети, — круглое лицо и волосы-лучи во все стороны.
Мать нахмурилась.
— Ты все время лохматая, Лиза, — сказала она. — Мне не нравятся твои волосы...
— Вы знаете, у мамы они были темные, блестящие, очень жесткие и густые. У отца — тоже темные. А я была рыжая, особенно в детстве.
— Как Надежда, — заметила Ксения Петровна.
— Но я решила во что бы то ни стало понравиться маме. — Лиза вздохнула и продолжила...
Черная краска для волос, которой Ирина подкрашивала себе волосы, перчатки для этой процедуры — все лежало на полке в ванной. Родители ушли на работу, дочь занялась собой. Она в деталях помнила ту сцену.
...Едва ключ заскрежетал в замке, Лиза вышла на середину гостиной и встала в позе модели. Она приготовилась потрясти маму волосами, черными как уголь.
Но вошла не мама, а папа. Замер, потер глаза. А потом расхохотался.
— Знаешь, дочь моя, — сказал он, посмотрев на часы. — У мамы в отделе сегодня собрание. Я думаю, ты успеешь сбегать в парикмахерскую.
— А... зачем? — спросила Лиза. — Маме не нравятся мои волосы, и я...
Она расплакалась. Отец подошел и обнял ее.
— Ей нравятся твои волосы, — вздохнул и погладил по голове. — Ах, Лиза, Лиза... — Потом отстранил от себя. — Давай, дуй скорее. Попроси, чтобы они тебе их чем-то отмыли. Или нет, пускай укоротят, а потом помоют. Вот деньги, беги.
Лиза вернулась коротко стриженная, цвет волос был странным, он напоминал шерсть жесткошерстного фокстерьера. Она увидела мамины глаза, красноватые.
— Лиза, мне нравится твоя новая прическа, — сказала та. — Но ты зря мучилась. Твои волосы мне нравятся всегда и всякие...
— Теперь я знаю, — говорила Лиза. — Они у меня точно такие, как у Надежды Сергеевны. А это раздражало маму.
— Она не отдавала себе в том отчета, Лиза. Это происходило само собой, помимо ее воли. Она стремилась — всю жизнь — уловить то, что не ее, не ее мужа, а чужое. Это чужое ей хотелось отторгнуть. Не замечая, что отторгает тем самым половину тебя, — Ксения Петровна покачала головой. — Знаешь, если бы я писала диссертацию снова, я имею в виду докторскую, по пробирочным детям, я бы добавила важную главу — к чему следует подготовиться женщине, которая вынашивает пробирочного ребенка. Но я теперь, как ты видишь, стою не у истоков жизни, а там, где она впадает... Мы все знаем, куда впадает жизнь...
— Теперь вы работаете Хароном, — фыркнула Лиза.
— Я похожа на этого типа из греческой мифологии, который перевозит умерших через реки подземного царства до врат Аида, царства мертвых? — Ее тонкие брови изогнулись и замерли. — В общем, что-то есть. Он тоже на этом зарабатывал.
— Правда? — изумилась Лиза.
— За перевоз платили и там, — кивнула Ксения Петровна.
— Бросьте, — недоверчиво усмехнулась Лиза.
— Смеешься, а я знаю. Для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету. Но это их проблемы, — она махнула рукой, на мизинце сверкнуло серебряное кольцо с желтым топазом. Ксения Петровна не расставалась с камнем своего знака Зодиака. Она была Скорпионом. — Но слушай дальше, я отвлеклась. То, что мы проделали, называется зачатие с использованием высоких технологий. Мы провели оплодотворение в пробирке.
— Так я... что же, на самом деле ребенок из пробирки? — воскликнула Лиза, и лицо ее побледнело. А потом покраснело. Рыжеватые волосы, казалось, вспыхнули огнем на фоне красных щек. Зеленые глаза стали еще зеленее.
— Да. Хирургическим путем мы извлекли у Надежды из яичника яйцеклетку, потом поместили ее в чашку Петри и смешали со спермой твоего отца. Через два дня оплодотворенные яйцеклетки...
— Десяток, что ли? — насмешливо спросила Лиза, стараясь унять волнение. Она-то думала, что ее зачали совсем не так...
— Не насмешничай, — остановила Ксения Петровна. — Это дело обычное. Да, их несколько, мы все пересадили в матку твоей матери. Очень часто в таком случае возникает два плода. — Она внимательно посмотрела на Лизу.
— Вы хотите сказать, у меня... был или мог быть...
— У твоей матери было два плода. Но опять-таки, как часто случается, выживает один. Точнее, мы позволяем выжить одному.
Лиза потрясенно смотрела на Ксению Петровну.
— Говорите, — бросила она хрипло.
— Хорошо. Скажу. Вместе с тобой развивался мальчик. Но его...
— Убили? — прошептала Лиза.
Ксения Петровна, словно не слыша, продолжала говорить:
— Мальчики слабее, обычно доктора выбирают сильного... К тому же твоя мать не смогла бы выносить обоих. Вы погибли бы оба.
Лиза чувствовала, как перехватило горло.
— Так вот почему они упоминали о мальчике? О том, что я одна за двоих? А мама... однажды она плакала, как мне... значит, не показалось, а на самом деле...
— Я летала в Петропавловск-Камчатский. Я должна была руководить родами, — призналась Ксения Петровна.
— Это вы... вынимали меня на свет? Господи, — выдохнула Лиза. — А... Надежда Сергеевна? Она...
— Надежда в это время копала в Средней Азии.
— Подумать только, — прошептала Лиза.
Ей все время казалось, что у родителей есть какая-то тайна. Они словно договорились о чем-то не вспоминать, не говорить. Теперь открылось, что это...
— Мой отец был согласен на то, что вы сделали? Ведь нельзя обойтись без его участия?
— Ему ничего не оставалось делать. Он любил Ирину, но не мог отказаться от собственных принципов. Ему нужен был ребенок, которого родила бы она. Детей от другой женщины он не хотел. Тогда Ирина рассказала мужу все. Родители уехали из Москвы, чтобы она рожала тебя не здесь.
— Как странно, — сказала Лиза, — я всегда ощущала себя составленной из каких-то кусков. Не цельной. Неужели поэтому?
Ксения Петровна вскинула брови:
— Кто знает.
Они молчали. Тикали часы на стене.
— Почему вы мне не рассказали, когда была жива Надежда Сергеевна?
— В Европе существует закон, по которому человек может знать, что родился от донора. Но кто этот донор — нет. Мне такой закон нравится.
