Книга Дикий опер - Сергей Зверев

Он сидел в кабинете следователя Приколова, и руки его даже после инъекции анальгина с димедролом ходили в треморе, словно после тяжелейшего похмелья. Разговаривать с ним было практически невозможно. Но нельзя было и не разговаривать с ним.

Колмацкий сейчас плохо слышал, видел лишь свои дрожащие ладони, и в уголках губ его скопилась слюна. Привести его в чувство ни медикаментозным вмешательством, ни посредством участия психиатра было невозможно.

– Филипп, – терпеливо повторяла штатный психолог Следственного комитета, – что вас волнует? Чем вы озабочены? Давайте поговорим об этом?

– Она что, дура? – шепотом спрашивал у Приколова Дергачев, держа сигарету бинтовой повязкой. – Она не понимает, чем он озабочен? Давайте лучше я с ней поговорю?

Майора Тоцкого час назад увезли в городской морг прямо с улицы. Дергачева бинтовали долго и терпеливо, и капитан находился под воздействием стресса.

Его расстреливали сверху в упор, с высоты двух метров, и все, за чем он мог спрятаться, – небольшая выемка в стене, но она была занята Колмацким. Коридорного в нее, поняв, что теперь стрелять будут сверху, втиснул сам капитан. И все, что оставалось ему делать тогда, когда прозвучал первый выстрел из двенадцати, – молиться и верить, что он будет, как недавно говаривал Антон Бараеву, жить.

Одна пуля чиркнула по его запястью. Вторая прошила брючину и впилась в стену.

Третья, едва не оторвав большой палец, прошила ладонь между ним и указательным.

За спиной его блажил дурниной Колмацкий. Как утопающий хватает за шею своего спасителя и тащит на дно, так и коридорный выталкивал Дергачева под огонь, пытаясь убежать из проклятого места.

Когда под ноги капитану упала дымящаяся «беретта», он сполз на заплеванный бетон и уперся в него окровавленными руками.

Дополз до верха лестницы, увидел следователя, держащего на коленях голову мертвого Тоцкого, и только тогда почувствовал боль. Еще через мгновение, не сумев с ней справиться, потерял сознание.

От тех лекарств, что ему ввели, он сейчас был возбужден, глаза его блестели нездоровым огоньком. Он словно позабыл, что теперь их осталось только двое.

– Я сам с ним поговорю, – решительно сказал Копаев, вставая и грубо провожая психолога до двери.

– Это невозможно! Человек не контролирует свой психоэмоциональный статус!

Она так и вышла – спиной вперед, протестующая.

Он дошел до сейфа, проскрежетал его дверцей, вынул бутылку водки и с хрустом свинтил пробку.

Налил себе, Дергачеву и замер над Колмацким.

Стоял он недолго. Наступив коленом на его колени, он прижал щуплого коридорного к стулу и закинул назад его голову.

Клацание зубов и глухой вой Колмацкого длился недолго. Нельзя долго выть и одновременно пить водку. Руки его цеплялись за рукава пиджака Антона, но это было сопротивление ребенка, которому ставят прививку.

Когда Колмацкий впервые в жизни выпил залпом триста граммов, он понял, что, оказывается, это вполне возможно. Особенно когда тебе при этом пальцем давят за ухо и выплюнуть жидкость нет никакой возможности.

– Кони… – сказал коридорный, когда дыхание его восстановилось. – Кони в Москве.

– Он перебрал, – предположил Дергачев.

А Колмацкий попросил сигарету, прикурил ее и расслабленно выдохнул дым в потолок.

– Я не понял, что нужно было этой бабе?

Приколов объяснил. Заодно спросил:

– Почему тебя хотели убить, Филипп? Ты что-то знаешь об убийстве Резуна?

– Да, – масляными глазами он встретил взгляд Копаева. – Его убили. В смысле – горло перерезали.

Антон смотрел на него и вспоминал свою таблицу, где справа значились потенциальные покойники, а слева – никому не нужные фигуранты. Все они стояли на сцене, когда начинался спектакль, и время само разделило их на подлежащих ликвидации и никому не нужных.

Копаев думал, что устранят Шахворостова, а они убили Дутова. Предполагал, что будет охота за Яресько, а они убрали Зазаева. Полагал, что нужно подальше прятать Майю, а они окружали Колмацкого.

Ирреальность.

Почему те, кого Антон обозначает знаком минус, бандитов интересуют, а те, за кого он боялся, здравствуют?