Видя, как гневается Протап, Шойболини постаралась взять себя в руки. Сдерживая слезы, она проговорила:
— Если ты считаешь пребывание в доме чужеземца позором, то почему ты сразу не убил меня? Ведь у тебя в руках было ружье.
— Я сделал бы это! — ответил Протап. — Но я не убиваю женщин. Хотя тебе, конечно, лучше всего было бы умереть!
Шойболини заплакала.
— «Лучше всего было бы умереть»! — воскликнула она сквозь рыдания. — Пусть другие говорят это, а ты не смей! Кто довел меня до такого ужасного положения? Ты! Кто сделал мою жизнь беспросветной? Ты! Из-за кого я, потеряв всякую надежду на счастье, стала безрассудной? Из-за тебя! Из-за кого я несчастна? Из-за тебя! Из-за кого я не смогла всей душой привязаться к дому? Из-за тебя! Ты не смеешь осуждать меня!
— Я осуждаю тебя, потому что ты грешница. Ты говоришь, что во всем виноват я. Но, видит бог, я неповинен в твоих грехах. Он один знает, что я боялся тебя, как боятся змеи, поэтому и ушел с твоего пути. Вот почему я покинул Бедограм. Во всем виновата ты одна. Ты — грешница, а винишь меня. Что я тебе сделал?
— Что сделал? — в гневе переспросила Шойболини. — Зачем ты, чистый, словно божество, опять пришел ко мне? Зачем зажег передо мной свет моей юности? Зачем воскресил в памяти то, что я давно забыла? Зачем я увидела тебя? Почему нам не суждено было быть вместе? Почему я не умерла? Знаешь ли ты, что я всегда помнила тебя, и поэтому мой дом казался мне лесом? Знаешь ли ты, что я покинула его в надежде когда-нибудь найти тебя? Если бы не это, на что мне Фостер.
Протапа словно ударило громом. Как ужаленный скорпионом, выбежал он из комнаты.
В это время у ворот дома послышался шум.
Гольстон и Джонсон
Когда паланкин с Шойболини унесли, и Протап сошел на берег, из лодки потихоньку вылез сипай, которого Протап стукнул багром по руке. Стараясь остаться незамеченным, он последовал за паланкином. Это был мусульманин по имени Бокаулла Хан.
Первая армия, прибывшая в Бенгалию с Клайвом[98], была сформирована из жителей Мадраса, поэтому в то время все солдаты-индийцы, находившиеся на службе у англичан в Бенгалии, назывались телинганцами. Позже в английской армии служили и жители Северной Индии, и мусульмане. Бокаулла являлся выходцем из окрестностей Гаджипура.
Бокаулла следовал за паланкином до самого дома Протапа и видел, как Шойболини вошла туда. Тогда Бокаулла отправился к Амиат-сахибу, где застал всех в большом волнении. Амиат уже знал о печальном происшествии с Фостером. Бокаулла также узнал, что сахиб обещал награду в тысячу рупий тому, кто сегодня же ночью найдет преступников.
Тогда Бокаулла предстал перед самим сахибом, рассказал ему обо всем, что случилось, и прибавил:
— Я даже могу показать дом, где скрываются эти разбойники.
Лицо Амиата-сахиба просветлело. Он приказал пятерым сипаям идти вместе с Бокауллой.
— Схватите этих негодяев и приведите ко мне, — приказал он.
— Дайте мне еще двух англичан, — попросил Бокаулла. — Протап Рай настоящий дьявол, одним индийцам с ним не справиться.
Амиат приказал двум англичанам — Гольстону и Джонсону — отправляться вместе с Бокауллой, захватив с собой оружие.
По дороге Гольстон спросил Бокауллу:
— Ты был когда-нибудь в этом доме?
— Нет, не был, — ответил тот.
Гольстон обратился к Джонсону:
— Нужно захватить с собой лампу и спички. Индусы всегда гасят свет на ночь, чтобы избежать лишних расходов.
Взяв все необходимое, англичане молча, твердым шагом шли по дороге. Сзади шагали пятеро сипаев и Бокаулла. Городские стражники, встречавшиеся им по дороге, в испуге шарахались в стороны. Приблизившись к дому Протапа, англичане тихо постучали в дверь. Услышав стук, Рамчорон пошел открывать.
Рамчорон был на редкость преданным слугой. Он искусно делал массаж и натирал своего хозяина маслом. Он знал тайны косметики и умел очень красиво уложить складки на дхоти[99]. Никто другой не смог бы так же хорошо следить за чистотой и порядком в доме и в то же время делать такие удачные покупки. Однако не это являлось его главным достоинством. В Муршидабаде Рамчорон слыл искусным латхиалой, немало индусов и иноземцев пали от его руки. Он был также метким стрелком, о чем могли бы рассказать воды Ганги, окрашенные кровью Фостера.
Но и это еще не все. Рамчорон обладал одним очень важным для того времени качеством: он был хитер, как шакал, и всей душой предан своему хозяину. Тихонько подойдя к двери, он подумал: «Кто может стучаться в такой поздний час? Достопочтенный брахман? Возможно. Однако лучше сначала посмотреть, кто стучит, а потом открывать. Я уже допустил одну оплошность сегодня».
Рамчорон прислушался. Двое шепотом разговаривали по-английски (Рамчорон называл этот язык «индиль-миндиль»). Тогда он подумал: «Постойте, голубчики! Я вам открою дверь, только сначала возьму ружье. Дурак тот, кто доверяет индиль-миндилю. Впрочем, одного ружья будет мало. Нужно позвать господина». И он поспешил наверх, чтобы предупредить Протапа.
Тем временем англичане начали терять терпение.
— Чего тут ждать?! — воскликнул Джонсон. — Стукни-ка посильнее ногой! Индийская дверь не выдержит удара.
Гольстон послушался. Дверь затрещала, но не открылась.
Услышав шум, Протап поспешно начал спускаться вниз. Как раз в этот момент ударил Джонсон. Дверь разлетелась в щепки.
— Пусть вся Индия так же разлетится под ударом Британии! — С этим возгласом англичане ворвались в дом. Следом за ними вошли сипаи.
Рамчорон, столкнувшись с Протапом на лестнице, успел шепнуть ему:
— Спрячьтесь в темноте. Пришли англичане, кажется, из дома Амбата. (Рамчорон вместо Амиат говорил «Амбат»[100].)
— Что же тут страшного? — спросил Протап.
— Их восемь человек!
— Если я спрячусь, то что будет с женщинами? Принеси-ка мое ружье.
Если бы Рамчорон знал англичан немного лучше, он никогда не посоветовал бы Протапу прятаться в темноте.
Внезапно яркий свет выхватил из тьмы шептавшихся на лестнице Рамчорона и Протапа. Это Джонсон зажег принесенную с собой лампу.
— Эти? — спросил он Бокауллу.
Бокаулла видел Протапа и Рамчорона в кромешной тьме, и сейчас даже при свете лампы не сумел бы их узнать. Но тут он вспомнил о разбитой руке — кто-то ведь должен ответить за это. И он сказал:
