Деньги «за ни за что» рождали чувство вины, немного смягчающееся лишь с исчезновением этих денег. И я тратила, тратила. Содержимое конвертов, оставленных мне Миллиардером в Париже, уходило на мебель, ренту, учебу, и я уже начинала опасаться, что без финансовых вливаний очень скоро выйду на улицу с протянутой рукой. Срочно нужно открыть счет — по крайней мере будет куда получать деньги Миллиардера, решила я. На следующее же утро никогда не теряющая оптимизма англичанка отправилась в соседнее отделение банка с последней тысячей долларов в кармане.
— Хочу открыть у вас счет, — сообщила я прямо с порога.
Клерк в пиджаке, заметно натянутом на круглом брюшке, хотя ему было всего около тридцати, с энтузиазмом встряхнул мою руку — еще бы, на часах едва за девять, а бизнес уже начался, — и мы устроились за его столом, в компании с красным телефоном, компьютером и свежим номером «Нью-Йорк пост».
— О’кей. Попрошу документ.
Я протянула паспорт.
— Это не годится. Удостоверение личности?
Я протянула студенческий билет.
— Речь о «Кон Эдисон»[16]. Что-то в этом роде. — Он смотрел на меня как на идиотку.
— Речь… о ком?
— Счета за электричество есть? Коммунальные услуги оплачиваете? — Он почесал затылок ручкой, на глазах теряя благодушие.
— Я недавно в Нью-Йорке.
Он вздохнул, с трудом оторвал заднюю часть от стула, прошел к кофейному автомату и, вернувшись, остановился рядом со мной, прихлебывая кофе из пластикового стаканчика.
— Беда в том, что с такими документами счет не откроешь. — Поставив стаканчик на стол, он поддернул брюки на коленях и тяжело опустился на свое место. — Назовите хоть номер страховки. Страховка-то наверняка имеется? — Кофеин ненадолго сработал, но бодрость вновь отказала моему собеседнику, когда он уразумел, что всех документов у меня — британский паспорт. — При всем нашем к вам уважении это не катит, — буркнул он, подталкивая паспорт по столу в мою сторону.
Сдвинув брови, я пыталась вникнуть в суть незнакомого выражения.
— Черт бы все побрал, — процедил он и залпом допил кофе, считая нашу встречу законченной.
— Мне нужен счет в банке, — сказала я, глядя ему в глаза.
Он опять вздохнул и потыкал указательным пальцем по клавишам, набирая мое имя.
— Никаких сведений. Нет сведений — нет счета.
Он уже был весь нацелен на «Нью-Йорк пост», но я сдаваться не собиралась. Блондинка, молодая, недурна собой, с тысячей долларов в новеньких банкнотах — комбинация, конечно, щекотливая, однако при некотором упорстве вполне способная убедить кого-нибудь нарушить правила.
— Пригласите начальство, пожалуйста.
— Детка, вы тут никого не одурачите.
— Пожалуйста.
Несговорчивое Брюшко исчезло за кулисами и через пару минут вернулось с женщиной в очках с золотой оправой и с новенькой папкой в правой руке. Спустя два часа и пятнадцать телефонных звонков я покинула банк обладательницей временной чековой книжки, карточки для получения наличных и удостоверения личности, любезно предоставленного Ситибанком. Теперь я наконец существовала.
* * *
Из-за моего акцента сокурсники тоже отнесли меня к «белой кости». Хуже того, к английской «белой кости». Студенты профессора Майа расселись вокруг овального стола: две чернокожие женщины (обе матери-одиночки, подрабатывающие в административном отделе колледжа, чтобы платить за учебу), несколько белых замужних женщин (у каждой имелись взрослые дети и «мерседес») и наш единственный мужчина, Кристиан Эйкр Пятый. Сидел он, раскачиваясь на задних ножках стула, а его розовая рубашка поло, джинсы от Ральфа Лорена и потертые ковбойские сапоги наводили на мысль о занятиях, далеких от учебы.
Если я выглядела «белой костью» в глазах средних ньюйоркцев, то этот молодой человек был голубой кровью истинно американского разлива: наследник крупнейшего состояния в Штатах, с фамилией, красующейся на вывесках целой сети супермаркетов, откуда вот уже целое столетие финансовые реки текли в карманы его семейства. Мистер К. Эйкр отстреливал перелетных птиц во Флориде, ездил верхом на скакунах ценой в сто тысяч долларов и встречался с дочерью известнейшего американского кинорежиссера. Кристиан Эйкр Пятый олицетворял собой американскую мечту, да и сам был не прочь помечтать: все три часа занятий он провел, глазея на мой бюст.
Любитель бюстов не слишком вписывался в группу перспективных феминисток. Не вписывалась сюда и миниатюрная женщина с безукоризненным макияжем, в крошечных кожаных туфельках «под леопарда». Она и сама казалась живой куклой, и словом этим пересыпала свою речь: «Эй, куколка!», или «Не дуйся, куколка», или «Куколка, курнуть не найдется?»
Дни учебы шли, а среди студентов лишь Любитель Бюстов проявил ко мне дружеский интерес. Он часто подвозил меня в своем полноприводном монстре на Манхэттен, и мы обедали в «Поросячьем рае» — китайской забегаловке на Первой авеню. Миллионы миллионами, но вкусы Кристиана отличались той же простотой, что и его предрассудки, а немногословность в группе оказалась обманчивой: поговорить он любил.
— Эта девчонка… — пробубнил он, набив рот клецками со свининой.
— Которая? — Я возилась с палочками, еще не успев приняться за еду.
— Ну, эта… Частенько возле тебя сидит.
— Эринула.
— Ага. Она с приветом. Красится как-то… и все такое. А туфли? Еврейка, как пить дать.
— Вообще-то гречанка, но не православная.
— Ты с ней уши востро держи. Такие к богатым липнут.
— У меня ни гроша.
У Кристиана челюсть отпала, словно я призналась ему в смертельной болезни.
— Шутишь? — Чтобы кто-то вдруг оказался без гроша — такое было выше его понимания.
— Перевод не пришел, — объяснила я небрежно, за улыбкой скрывая жуткую правду о том, что Миллиардер мне ни разу не позвонил и сумма на моем счете близится к нулю.
— Банки вечно с переводами мудрят. Не верь. Они деньги крутят. — Тема крупных переводов была ему знакома, и его осведомленность пришлась очень кстати.
После обеда мечта всех американских девушек отправился на совещание в головном офисе отца. Мальчика, разумеется, не остановила такая мелочь, как курсовая работа, которую предстояло завтра сдать и которой он еще даже название не придумал. Меня же начинало трясти от одной только мысли об этой работе: хорошая оценка позволила бы успешно закончить подготовительные курсы и с осени начать основные занятия.
Судьбоносность курсовой настолько на меня подействовала, что я не написала ни строчки; оставалось лишь засесть за работу и не подниматься, пока не будут написаны все двадцать пять страниц. Я просмотрела свои заметки (в очередной раз), и к четырем часам предисловие, проблемы и способы их разрешения уже сложились у меня в голове, где и устроили нескончаемый безумный танец.
