– Надо бы немного жира сбросить. Благодарение господу, что я здесь, не придется есть эти яйца.
Я почуял запах моющего средства и услышал хлюпанье – Руфь мыла посуду.
– Мизинец! – сказал я. – Только что вспомнил. Вот как тебя звали. Ты из этих, которые в кухонной рукавице жили.
– Кто тебе сказал?
– Ты сам и сказал. Давно еще.
– И ты поверил таракану, которого зовут Мизинец?
– По-моему, восхитительное имя. Зачем ты его сменил?
– Спроси Мыльного Барбароссу. И окажи умирающему таракану последнюю услугу – никогда меня так не называй.
Шаги удалились, и Мотель затих. Остальные не шевелились. Умерли? Или спят? Я не мог заснуть. Скоро у меня будет полно времени для сна. Компрессор поблизости включался и выключался безжалостным хронометром.
Айра и Руфь вернулись в кухню лишь на следующее утро. Бисмарк выглядел все хуже. Серые пятна на панцире – признак скорого конца. Он умрет гораздо раньше меня. Я притерпелся к мысли о смерти, поскольку воображал, что мы умрем вместе, перешучиваясь и переругиваясь. Без него меня накроет вселенский ужас.
– Бисмарк! – закричал я. Он проснулся.
– Что? – Слабый, сонно скрипящий голос показался мне пением Карузо.
– Доброе утро.
– Доброе утро? Ты разбудил меня, чтобы пожелать доброго утра? Не дергай меня, раз еще не пора съезжать. Имеет право таракан выспаться?
Он проспал еще несколько часов и проснулся очень серьезным.
– Послушай, ты можешь отсюда выбраться.
– Великолепно. Пошли.
– Не мы. Ты. На свои ноги глянь. Увязли одни кончики. Если постараешься, оставишь их тут.
Я засмеялся.
– А уйду я чем?
– Новыми. После линьки. Ты совсем тупой?
– Линька в моем возрасте? Кто из нас тупой? – Я постучал себя усами по спине. Звук вышел пустой, точно в тыкве.
– Предоставь мертвым погребать своих мертвецов. Я намерен тебя спасти. Ты мне вечно будешь должен. Жалко только, что я не смогу тебе напомнить… Через день, может быть, два, я умру. Съешь меня. Не корчи рожи – по сравнению с тем, что ты обычно ешь, я – шампанское с икрой.
Я дам тебе силы для новой линьки. И тогда, друг мой, ты будешь свободен.
Мой мозг сопротивлялся. Но Бисмарк ждал ответа, и я ответил:
– Лучше бы ты не умирал раньше меня.
– Псалтирь, ты безнадежен.
Мотель безмолвствовал весь день. Компрессор считал часы до прихода голодной смерти.
Айра и Руфь, тоже вестники надвигающегося конца, вернулись и сели ужинать. Ночью несколько постояльцев умерли. Насколько я мог видеть, в Мотеле было восемь мертвых жильцов и двое живых. Утренняя регистрация наверняка внесет новые поправки.
Наутро Бисмарк выглядел еще хуже. Он посерел, хитин на спине отслаивался.
– Бисмарк, – позвал я. Нет ответа.
– Бисмарк!
Опять тишина. Ни шороха.
– Проклятье, Бисмарк, ответь мне! – заорал я.
– Неотложные дела, малыш? – Его голос был тих и слаб.
– Никогда больше так не делай!
Пусть дремлет. Холодильник сегодня щелкал нестерпимо громко. К полудню я уже не мог это выносить.
– Эй, Бисмарк, помнишь, как я поднимался по стене, когда Айра совокуплялся? Он так озверел – я думал, умрет прямо верхом. Бисмарк?
– Конечно.
– А помнишь, как я включил детектор дыма, когда Руфь сидела в ванной? Здорово было, правда? Бисмарк!
– Зачем ты спрашиваешь?
– Вспоминаю.
– Я устал.
Я оставил его в покое. Я обрадовался, когда появились Айра и Руфь, и наполнили Мотель ароматами солонины и капусты. Их шаги и голоса сбили наконец сводящий с ума ритм компрессора.
– Здорово, что не придется за ними доедать, – сказал я.
Бисмарк не ответил. Я так испугался, что не стал повторять. Утром я его не разбудил. Это было невозможно.
Я погладил его усиком по спине.
– Мизинец, – прошептал я, – ты мерзавец. Сначала ты меня впускаешь, чтобы не сидеть тут одному, а теперь бросаешь. Где твоя вежливость? Что мне теперь делать? Смотреть, как ты гниешь?
Компрессор все гудел.
Через некоторое время я услышал в кухне шаги Блаттелла. Мозг бешено заработал. А если они подойдут? Предупредить их, обрекая себя на мучительную смерть в этом гниющем музее восковых фигур? Или пусть меня развлекают, как я последние дни развлекал Бисмарка? Я страстно спорил сам с собой.
Шаги приближались. Сердце колотилось. Я знал, что сейчас заговорю – хотя по сей день не знаю, что собирался сказать – предупредить или позвать, – и тут раздался голос.
Это была чешуйница.
– Не подходи. Это Тараканий Мотель. Ее друг сказал:
– Ты знаешь, на эту штуку даже тараканы не покупаются. Похоже, на нее уже все плюнули.
То была ужасная ночь. Я клевал носом, и мне тут же мерещилось, будто кто-то шевелится. Я пялился в ночь, высматривая признаки жизни. Я уставал, разглядывая девять трупов, но в полусне мне чудилось движение, и все начиналось заною.
Сон одолел меня. Это было наказание.
Во сне все тела ожили. Перед каждым появилась лестница, все они вели на крышу Мотеля. Я один остался без лестницы. Они легко освободили ноги из клея и начали уходить. Я умолял их взять меня с собой.
– Кто-то должен присмотреть за Мотелем, – ответил Бисмарк.
К черту Мотель. Я рванулся за ними. Но только сильнее прилип.
– Скажите, как вы освободились! – закричал я.
– Верой! – ответил другой голос. Перед Мотелем стоял Исход. – Я отведу тебя в страну молока и меда. Ты веришь мне?
– Да, да, веди меня, – сказал я. Он поднял передние лапы и произнес заклинание. Клей покрылся рябью и откатился к стенкам. Мои ноги свободны. Поразительно. Исход поманил меня к себе через порог. Но едва я приблизился, он закричал:
– Лжец! Безбожник!
Он воздел лапы, и липкие края сошлись снова, сомкнулись надо мной, окутав меня, сковав сотнями наручников.
Я проснулся в ужасе и поклялся больше не засыпать.
Теперь я и у себя на спине заметил серые пятнышки. Так скоро? Я не чувствовал, что умираю. Я даже не устал. Но с другой стороны, я же видел – смерть не сообщает о своем приходе грохотом канонады и лязгом цимбал.
Глаза Бисмарка уже разлагались, разглаживались, отчего он казался суровым и непреклонным, будто смерть – не последний сон, но последняя битва. Я понимал, что это гниение, не эмоция, но слишком трудно не замечать выражение на лице, которому я так долго доверял.
