— Хмфтсь, — бормочет Ник, приоткрывая один глаз.
— Николас! Как ты себя чувствуешь?
Глаз Ника медленно вращается в поисках говорящего, находит и тут же закрывается — возможно, лекарство не только успокаивающе влияет на его нервную систему, но и просто лечит.
— Час от часу не легче, — вздыхаю я. — Придется тащить.
Кладу руку ему под голову, отяжелевшую то ли от сна, то ли от безумия, то ли от всего вместе, и при этом довольно сильно упираюсь костяшками пальцев в ногу Фрэн. Она бросает на меня яростный взгляд.
— Да помоги же мне, — пытаюсь я разрядить ситуацию.
Она вздыхает, но все же чуть приподнимается, чтобы голова Ника съехала ниже и она могла обхватить его за плечи. Нам удается поднять верхнюю часть туловища Ника, — мы прямо как доктор Франкенштейн и Игор, помогающие монстру встать. Ник все еще крепко спит.
— Хорошо, подержи его, — говорю я, отходя к другому концу дивана, чтобы взять его за ноги.
Забираюсь на диван, встаю коленями на две подушки и хватаю Ника за лодыжки; Фрэн, продолжая одной рукой упираться ему в спину, забирается с ногами на диван и тоже садится на колени позади Ника, не переставая показывать всем своим видом, что ее обманом заставили это делать.
Мы сидим друг напротив друга.
— Ладно, давай на «раз-два-три», — предлагаю я. — Раз. Два. Три!
Я поднимаю его за ноги, а Фрэн ничего не делает, так что тело Ника сгибается в позе, уместной разве только в кабинете гинеколога.
— Что «раз-два-три»? — спрашивает Фрэн.
— Раз, два, три — подняли! — сержусь я.
— А не проще будет, если мы сначала встанем? — спрашивает она.
— Тогда у него не будет точки опоры! — объясняю я, понимая, что она совершенно права, и используя словосочетание «точка опоры», чтобы попытаться ее запутать. — Ладно, будь по-твоему.
Последнюю фразу я произношу с таким выражением лица, будто она просто не смогла оценить всей сложности задуманного мной маневра.
Мы держим моего сумасшедшего соседа — тело его так согнулось, что мне даже приходит в голову, а не продать ли нам эту сценку в программу «Улица Сезам», — затем поднимаемся и, уже стоя на ногах, стаскиваем его с дивана. Какое-то время он болтается, как гамак.
— Хорошо, — говорю я. — Скажи мне, если станет слишком тяжело.
— Не беспокойся, — отвечает она. — С Николасом мне тяжело не будет.
Я пячусь назад и тащу его за ноги, а Фрэн, уловив мое движение, продолжает держать его за руки. Если ее метафорическое утверждение верно и она в состоянии поддержать не только его дух, но и тело, то я восхищен: Ник — жирный, подлец, он не дал себе труда, развивая духовное начало, ограничить плотское.
— Если хочешь, можем передохнуть, — предлагаю я у двери в коридор.
— Руки у меня пока не устали, — отвечает она.
Мы уже несем его по коридору, как вдруг Ник просыпается. Совсем просыпается: кажется, будто из-за таблеток он может либо спать, либо бодрствовать — третьего не дано. То есть мгновение назад он вовсю храпел, а теперь у него лицо человека, объевшегося гуараны.
— Любовь — она как воздух, — надрываясь, поет он и покачивается в такт. — Ее бывает слишком много, тебе бывает слишком хорошо. А потом ее не хватает, и ты умира-а-аешь.
Голова безжизненно падает на плечо — он засыпает. Дина вышла из моей спальни и смотрит тяжелым взглядом учителя, требующего объяснений.
— Брайан Коннолли пел, — объясняю я.
Мы укладываем Ника на кровать.
— А почему одеяло такое жесткое? — не понимает Фрэн.
В этот момент раздается звонок в дверь.
— Кого еще там черти принесли? — бормочу я, выходя из спальни.
Мои надежды на приятный вечер теряют высоту быстрее, чем «Гинденбург». Я различаю в дверном окне контуры огромного дуба и чуть ли не просвечивающей тонкой ивы.
— Привет! — хором здороваются Бен и Элис, когда я их впускаю.
На Элис большой красный вязаный свитер и черная кожаная куртка. Она наклоняется ко мне и целует в щеку, и даже в таком изможденном и потерявшем точку опоры сознании я нахожу уголок, где можно сохранить ощущение, возникающее, когда Элис губами прикасается к моей щеке. Она проносится мимо, направляясь к лестнице. Бен, отводя в сторону руку, в которой зажата завернутая в синюю бумагу бутылка вина, тоже наклоняется ко мне, пытаясь поцеловать, но я отстраняю его.
— Что происходит?
— В смысле? — не понимает он.
— Зачем вы пришли?
— Я тоже очень рад тебя видеть, Гэйб, — говорит он, входя в дом. — Нас Дина пригласила.
Он поднимается по лестнице вслед за Элис.
— Чего? — удивляюсь я.
— Я звонил…
— Когда?
— Около часа назад. Хотел напомнить, что вторая статья должна быть к пятнице. А Дина предложила нам зайти. Разве она тебе не сказала?
— Нет.
— Дело в том, что мне эта мысль показалась удачной. Почему бы нам не встретиться всем вчетвером? К тому же, судя по голосу, она очень хотела нас увидеть.
— Правда?
— Ну да. Я вообще не припомню, чтобы она с таким воодушевлением о чем-нибудь говорила.
Этого я не понимаю. Когда мы заходим в квартиру, то видим в коридоре Фрэн — она опять улыбается.
— Привет, — здоровается она, снова вытворяя что-то непонятное со своей рукой, прежде чем протянуть ее. — Ты, должно быть, Бен. А я Фрэн.
Он изображает улыбку и пожимает ей руку.
— Узнаешь? Мы по телефону недавно разговаривали, — объясняет она. — Кстати, Габриель, тебе точно надо вызвать какую-нибудь службу, чтобы они разобрались с помехами на линии.
— «Баккару»!
— «Дом с привидениями»!
— «Гадкая Ванда сбрасывает его в дымоход»!
— «Перекрестный огонь»!
— «Погоня за богатством»!
— «Авианосец».
Всем известно, что если трое или больше людей в возрасте не младше двадцати пяти лет проводят вместе вечер, то в какой-то момент они непременно начнут перечислять настольные игры, которыми увлекались в детстве, либо примутся вспоминать мелодии из различных детских телепередач семидесятых годов, по большей части из «Сумасшедших гонок», «Кошек» и «Телевикторины».
— «Авианосец»? — презрительно переспрашивает Дина.
— Да, — несколько рассеянно отвечаю я. — Эта игра опередила время. Это был авиасимулятор.
— Это точно, — подхватывает Бен. — Я хорошо помню, как ты целыми днями в нее играл.
Он поворачивается к сестрам:
— Мама с папой страшно злились, потому что, — поворачивается он обратно ко мне, — ты при этом обычно натягивал веревку или провод в коридоре.
