— Они и сейчас большие. Я что-то нигде не читала об этом факте.
— А кому надо? Кто напишет, что русский помог русскому? О том же Сикорском пишут, что он великий американский авиаконструктор, только так — американский. Они думают только о престиже Америки — и правы. Они думают о себе, а мы должны думать о себе сами.
— У меня муж тоже был летчик, — неожиданно сказала Мария.
— А почему был?
— Он погиб в воздушном бою в сорок втором, пошел на таран немецкого бомбардировщика. Над Ла-Маншем.
— О, вот об этом я точно читал в американской газете. Помню заголовок: «Таран над Ла-Маншем». Царство ему небесное! — перекрестился Павел.
— Царство небесное! — перекрестилась и Мария.
— Он был француз?
— Да. Его звали Антуан.
— Достойный человек, — задумчиво сказал Павел. — Война в первую очередь берет лучших…
Наконец они крепко уснули — опустошенные, звенящие от блаженного напряжения и взаимной нежности.
Мария проснулась от страха — она протянула руку, чтобы обнять Павла, и рука ее оцепенела в пустоте. Она открыла глаза, присмотрелась в темноте, ощупала постель — нет, никого с ней не было. Мария вскочила на ноги, пробежала к окну, резко отодвинула портьеры: спокойный ровный свет пасмурного октябрьского утра залил спальню. Не было ни одежды Павла на стуле, ни его желтых ботинок у кровати, не было даже его следа… Кое-как попав в рукава халата, босая, она выскочила в темный коридор, тишина стояла в квартире оглушающая. Чутко прислушиваясь, Мария пошла из одной комнаты в другую — никого. Вот наконец и гостиная, большие напольные часы в виде готической башни показывают ровно десять, но почему-то не бьют. Странно. Мария подождала минутку, но часы так и не ударили.
Дверь кухни была закрыта, но и за ней тишина.
Собравшись с духом, она распахнула кухонную дверь.
Нюся и Павел сидели за кухонным столом и играли в карты. Фунтик, обычно садившийся только у ног Марии, скромно сидел у ног Павла.
Мария подошла к ним простоволосая, оказывается, заплаканная. Когда успела заплакать, она и сама не знала.
— Вы что делаете? — растерянно спросила Мария, глядя на игроков с картами в руках.
— В подкидного дурака играем, — спокойно отвечал Павел, — Нюся меня уже два раза обставила.
— А часы почему не бьют?
— Я бой отключил, чтобы они тебя не будили.
Фунтик встал и, застенчиво отводя глаза, завилял хвостом с белой кисточкой на конце.
— Привет, предатель! — засмеялась, глядя на него, Мария. — А вы, картежники, готовьте завтрак и сварите хороший кофе!
— Будет сделано, мадам! — козырнул Павел, а тетя Нюся, загадочно улыбаясь, пошла с червовой десятки.
Невольно заглянув в их карты, Мария отметила, что на руках у Павла дама треф и дама бубен, — это ее успокоило окончательно. «Трефовая — тетя Даша, а бубновая — я, когда-то в ранней молодости я ведь была светло-русая».
XXV
Не зря в разговоре с тетей Нюсей Мария сказала: «Мы, считай, ровесницы, — тебе пятьдесят семь, мне сорок три. У нас с тобой всего четырнадцать лет разницы. Как у меня с моей младшей сестренкой Сашенькой. Сейчас ей двадцать девять — взрослая женщина. Так что мы и с тобой, и с ней, считай, бились, бились — поравнялись. Вот так она, жизнь, летит и сметает всех в одну кучу, меняет все наши ранние представления, в том числе и о возрасте. Хотя в душе нам всем по шестнадцать».
Не случайно она сказала так тете Нюсе. Не случайно запало ей в душу сообщение Франс Пресс о землетрясении в неведомом ей Ашхабаде. Все не зря в этой жизни, все переплетается и скручивается самым причудливым образом. Сказав походя о том, что «бились, бились — поравнялись», Мария Александровна даже и вообразить себе не могла, насколько попала в точку. Волею Творца и игрой судьбы линии жизни сестер Марии и Александры в октябре 1948 года вдруг феерически сблизились. Преодолев тысячи километров пространства, заселенного миллионами незнакомых им людей, сестры вдруг оказались на одной черте, в абсолютно зеркальной ситуации. В один и тот же день и старшая и младшая вдруг встретили своих любимых, казалось, навсегда канувших в Лету. Хотя Париж и Ашхабад отделяли не только тысячи километров, но и разные уклады жизни по обе стороны железного занавеса, несмотря ни на что существо события, происшедшего в жизни давным-давно разлученных сестер, было одно и то же. Не зря ведь написал Пушкин: «Бывают странные сближения».
Разница во времени между Парижем и Ашхабадом всего три часа. Так что, когда 10 октября в половине одиннадцатого утра по среднеевропейскому времени Мария Александровна вернулась на кухню к завтраку, в Ашхабаде была половина второго дня и команда хирурга Папикова так же, как Мария на кухню своего особняка в Париже, вошла под брезентовый навес сделанной специально для них столовой в палаточном городке под Ашхабадом, правда, не к завтраку, а к армейскому обеду.
На завтрак в Париже были большие чашки кофе со сливками и свежие круассаны с душистым нормандским сливочным маслом и абрикосовым джемом; а на обед в Ашхабаде — украинский борщ со злым красным перцем по желанию, жаренная на углях баранина и холодная московская водка в запотевшей бутылке.
— А как это водочку умудрились охладить? — спросил любознательный генерал Папиков подававшего на стол черноусого повара в круглых очках в металлической оправе и белом накрахмаленном колпаке — в знак особого уважения к знаменитому московскому хирургу, которого помнили в армии еще со времен войны, повар накрывал на стол лично.
— Тю, товарищ генерал, так мы еще вчера подвальчик вырыли и заховали продукты. А водочку ваш генерал дал, аж два ящика — хозяйственный.
— А-а, наш Ираклий! Конечно, он очень хозяйственный, — просиял Александр Суренович. — Разливайте на правах виночерпия, — обратился он к Адаму и тут же продолжил разговор с немолодым поваром: — А вы сверхсрочник?
— Та ни. Нас ще с Праги сюды киданули. Три года ждали, когда домой, дни ребята считали. Полгарнизона не дождались. А меня Бог спас. Я в ночь, в третьем часу, вышел с казармы на кухню наряд проверить. Кухня у нас была в отдельной пристройке. С казармы по двору шел. Шел себе, зевал, тишина мертвая, и тут как долбанет, я на ногах еле устоял. Ну и пыль, гам, крик, ужасти! Наших ребят в казарме больше половины попридавило насмерть, многие всю войну прошли из боя в бой, а тут в родной казарме…
— Да, светлая им память, — поднимая граненую стопку, сказал Папиков.
— Спасибо, товарищ генерал, — отвел в сторону сморщившееся как от боли лицо повар и повернулся спиной к поминающим, чтобы снять очки. Вытер глаза тыльной стороной ладони и пошел к кухне присмотреть за бараниной.
— Знатный борщ! — похвалила жена Папикова Наталья.
В знак согласия ее реплику поддержали молчанием и усердным постукиванием ложек по металлическим мискам.
