Фьямма была уверена, что проблема ее пациентки решается легко, но лишь при одном условии: Солита должна сознавать, что она как личность тоже имеет немалую цену. В большинстве случаев проблемы приходивших на прием к Фьямме женщин заключались в том, что они не любили самих себя и не умели разобраться в своих самых затаенных чувствах. А это всегда приводит к серьезным последствиям и разнообразным несчастьям. Эмоциональная кастрация, пробелы в воспитании чувств стали явлением настолько массовым, что вскоре мир может исчезнуть по самой простой причине — из-за отсутствия у людей любви к самим себе. Современного человека, как и его предков, не учат чувствовать. Учат складывать и вычитать, умножать, делить, читать и писать, правильно вести себя за столом, пользоваться туалетом, но любить и уважать самого себя, поддерживать в себе эту любовь, уметь понимать чувства как мужчины, так и женщины не учит никто. Детей до сих пор учат (по большей части подспудно), что мир делится на бесчувственных мужчин и женщин, умеющих чувствовать и оттого обреченных страдать. Мужская бесчувственность — синоним силы, надежности, мужественности. Чувствительность представительниц прекрасной половины человечества является признаком женственности... и слабости. Вот почему из века в век распадались семьи и лились слезы. Зло, зародившееся в мужском сознании (впрочем, не ведавшем о том), сейчас может стать типичным и для слабого пола — женщина, которая перенесла несколько ударов судьбы, сама может стать бесчувственной и "сильной", и эти слова тоже станут для нее синонимами. И что тогда будет со следующим поколением? Фьямма много думала об этом, но понимала, что изменить такое положение дел нелегко, и уж конечно, не под силу ей одной.
Было уже почти девять вечера, когда Фьямма надела длинное теплое черное пальто и вышла из своего кабинета. Она всегда носила белое и чувствовала себя странно в одежде другого цвета. Она села в такси и назвала адрес Давида — не могла больше переносить разлуку. Выйдя на улице Ангустиас, Фьямма огляделась по сторонам, словно боялась кого-нибудь встретить. Но опасения ее были напрасны — улицы Гармендии уже много дней были пустынны.
Для Давида, мужественно боровшегося с одиночеством, приход Фьяммы стал неожиданной и оттого еще более сильной радостью. Фьямма бросилась к нему и крепко обняла. Ее руки, уставшие обнимать пустоту, так давно ждали этого. Она столько ночей мечтала почувствовать рядом тело Давида. Она не выдержала испытания разлукой. Как и всегда в фиолетовом доме, у Фьяммы смешались все чувства, и желание счастья победило доводы рассудка.
Они долго рассказывали друг другу, что с ними происходило в последние дни. Фьямма призналась, что с большим уважением относится к мужу, и Давид, хотя никогда не был женат, сумел понять ее, однако все же начал незаметно подталкивать Фьямму к тому, чтобы она как можно скорее приняла решение. Они узнали друг друга совсем недавно, но Давид был убежден, что Фьямма — та женщина, которая ему нужна. Он хотел, чтобы она всегда была с ним рядом, и не допускал даже мысли о том, чтобы делить ее с кем-то. Чувственность и женственность Фьяммы сводили его с ума. Сама того не зная, она наполнила его творчество новым светом, особой жизненной силой. Это проявилось в его последней работе. Давид гордился скульптурой, которую создал. Укрытая полотном статуя ждала момента, когда она предстанет перед взором Фьяммы. И вот этот момент наступил. Увидев творение Давида,
Фьямма не смогла сдержать волнения — она увидела себя, воплощенную в камне: прекрасную, сильную, намного более уверенную в себе, чем была на самом деле. Она хотела быть именно такой! Поднятые вверх руки статуи делали ее похожей на чайку, касающуюся неба пальцами-перьями, легкие ткани одежды создавали эффект полета — казалось, она вот-вот оторвется от каменной глыбы, из которой возникла и на которую опирается одной ногой, и взмоет ввысь. "Руки воздеты, чтобы прикоснуться к мечте, а ноги — на земле, чтобы вобрать все, что может дать жизнь", — сформулировала Фьямма свои впечатления от работы Давида. Скульптор решил, что эти слова нужно выгравировать на камне, из которого вырастает созданная им фигура, и тут же принялся за дело. И пока он работал, Фьямма размышляла о том, что в этих словах отражена философия жизни. Начиная с этой минуты она станет жить так: крепко стоя на земле, будет стремиться получить лучшее от небес.
Ночь была необыкновенно синей. Холодные ветры, дувшие в последнее время, очистили атмосферу, и даже цвет неба изменился. Словно промытые, сияли созвездия, а звезды, погасшие миллионы лет назад, как будто снова излучали свет. В холодные ночи звездное небо особенно прекрасно. Давиду Пьедре казалось в ту ночь, что он увидел что-то необыкновенное, и он поспешил поделиться находкой с Фьяммой. Глаза у обоих сверкали, как у охваченных любопытством детей, когда они почти бегом поднимались в спальню. Устроившись на кровати, они подняли взоры к звездному небу, раскинувшемуся над стеклянной крышей. Прямо над ними вспыхнула бриллиантами великолепная Северная Корона — казалось, ждала минуты, когда сможет украсить чью-то прекрасную голову.
Давид приподнялся и начал, пуговку за пуговкой, расстегивать черное платье Фьяммы. Когда на ней уже ничего не осталось, Давид положил ее так, чтобы казалось, будто голова ее находится прямо под сверкающей на небе короной. Украсив голову любимой лучшей в мире диадемой, Давид шепотом, обнимая и целуя Фьямму, принялся излагать ей историю прекрасного созвездия. Нежно проводя пальцем по лебединому изгибу ее шеи, он рассказывал, что, если верить мифам Древней Греции, корона эта была подарена дочери критского царя Ариадне, которая не хотела стать женой Диониса, потому что он был смертным. Давид говорил медленно, сопровождая движением пальцев каждое слово, словно хотел спрятать его в каком-нибудь уголке тела Фьяммы, с каждым словом все больше расцветавшего...
Дионис, продолжал Давид, для того чтобы доказать возлюбленной, что он бог, снял с себя корону и забросил ее на небо, где она с тех пор и сияет... Голос Давида становился все тише, а пальцы все нежнее скользили по телу, проникая в самые заветные уголки и наполняя Фьямму блаженством, пока она дослушивала уже на ушко досказываемую историю о том, как Ариадна под конец полюбила Диониса и вышла за него замуж и боги сделали его бессмертным...
Под ласками Давида Фьямма и сама почувствовала себя богиней — рядом с любимым так хорошо мечтается! Во всем, что он делал, Фьямме чудилось волшебство. Потому-то она и боялась встречаться с Давидом — хотела быть подальше от его чар, пусть даже эти чары возносили ее на небеса. Рядом с Давидом Пьедрой Фьямма иногда испытывала страх — ей казалось, что она теряет земную опору. А ведь даже птицы отдыхают от полетов, опускаясь на твердую землю. Вечно лететь невозможно, и потому ей было трудно с Давидом: он заставлял ее летать, отрываясь от повседневности.
А между тем глаза Давида смотрели на нее так, что она забыла даже свое имя. Он накручивал на пальцы ее разбросанные по подушке черные локоны, пока ему в голову не пришла идея получше. Он попросил Фьямму лежать, как она лежит, а сам встал и вышел. Через минуту улыбающийся Давид вернулся с целой пригоршней блестящих бабочек. Это были тончайшей работы серебряные бабочки, которых он изготовил для одной задуманной им композиции. Он начал украшать ими волосы Фьяммы. И когда закончил, нежно поцеловал в глаза и назвал принцессой. А потом были самые нежные и самые проникновенные ласки. Казалось, подушки стонали от наслаждения, даже матрац изнемогал от страсти. Когда Давид и Фьямма пришли в себя, была уже полночь.
