Книга Год маркетолога - Игорь Симонов

Итак, нужно было многое решать, но в первую очередь разобраться со своей личной жизнью. Наверное, я так устроен, что не могу любить сразу двух женщин, и поэтому одна из них сразу чувствует, что есть другая. Ирина была близкая, теплая и родная. У нас была пусть и не очень уж долгая, но все равно общая история, и я не хотел с ней расставаться. И еще я был перед ней виноват. Настя была волнующей, далекой и непонятной. Конечно, в нынешние времена пятнадцать лет вообще не разница, но она принадлежала к другому поколению – и не по возрасту даже, а по отношению к жизни. И даже не так важно, что она из другого поколения, – она просто другая. Может быть, я бы хотел соединить с ней жизнь, если бы сам был или стал другим. Если бы я был художником или писателем. Если бы она не была такой свободной и, не побоюсь этого слова, богатой. Если бы я не принадлежал к среднему классу, пусть и в верхней его части, со всеми вытекающими отсюда заморочками. Если бы она... Не имеет значения. Поэтому выбор мой был очевиден, а тяжесть на душе непомерна, особенно когда она сказала:

– Ты просто не можешь поверить, что я люблю тебя, в этом все дело. Я думаю, ты вообще не можешь поверить, что кто-то кого-то любит. Ты думаешь, это так, слова, для обозначения каких-нибудь биологических процессов. Я бы научила тебя любить, и ты бы поверил. У тебя же отпуск, приезжай, останься со мной на две недели, на выходные съездим во Францию или в Италию...

– Это ничего не изменит, Настя, мне очень хорошо с тобой, но это неправильно.

– Ты всего лишь боишься разрушить одни отношения и не построить другие. Вот чего ты боишься. И поэтому хочешь бросить меня.

– Что ты говоришь, как тебя можно бросить, таких, как ты, не бросают.

– А что же ты тогда делаешь со мной, Костя? Ты меня бросаешь, не придумывай сейчас всякие слова, от них только хуже будет. Меня никто никогда не бросал, вот ты первый. И все потому, что не веришь, что я тебя люблю.

Она повторяла это как заклинание. Будто разговаривала уже сама с собой. А какой смысл говорить со мной, если, по сути, она была права. Я действительно не верил, что она меня любит. То есть, конечно, я знал, что сама она верит в то, что говорит, но спроси ее, что такое любовь, и ничего она не сможет ответить – прочтет строку из стихотворения или реплику процитирует из пьесы или фильма. По правде сказать, я тоже не знал, что такое любовь. Это был один из тех сложных вопросов, на которые нет простых ответов. Я думал, есть набор каких-то качеств, которые одному человеку нужны в другом человеке: ум, красота, чувство юмора, порядочность, щедрость и так далее. И каждый человек бессознательно определяет для себя топ-10. И так же бессознательно он присваивает всем этим качествам весовые коэффициенты так, чтобы в сумме было сто, но на каждое, например, приходилось не меньше пяти. То есть человек может быть очень богатый и по богатству у него сто, но по жизни он полный урод, зануда и скупердяй. Тогда любить его не получается. Конечно, в реальной жизни никто по формулам не считает, да и про весовые коэффициенты мало кто знает, но я уверен, что если начать каждый конкретный случай разбирать, то к этому все и сведется, и, не понимая, о чем речь идет, люди называют это любовью. Вот я знаю, почему люблю Ирину. Она красивая, умная, у нас одни и те же интересы, полная сексуальная совместимость, то есть я люблю ее за то, что у нее есть все, что мне нужно от женщины. И мне с ней очень комфортно. И по этим же соображениям выходило, что я не могу любить Настю, потому что у нас разные представления о жизни. Так что про любовь у нас разговор не мог получиться и не получился, хотя последние ее слова были: «Я все еще люблю тебя, Костя, хотя надеюсь, что это скоро пройдет». И я сказал: «Конечно, пройдет», – и остался сидеть в темной комнате один в полной тишине. Первым чувством было облегчение – я сделал это и могу теперь позвонить Ирине, встретиться с ней и даже, если потребуется, рассказать правду. Хотя рассказывать очень не хотелось. И в этой теперь уже грустной тишине я решил не звонить Ирине прямо сейчас, а подождать до завтра, когда утро будет вечера мудренее. Вот так я начал свое исправление – молодой, здоровый, вполне привлекательный мужик остался дома один в то время, как город просто переполнен был предложениями скрасить его одиночество. Но воспользоваться этими предложениями было бы нечестно по отношению ко всем, в первую очередь к Ирине. Я хотел позвонить ей, не испытывая дополнительных угрызений совести.

По-видимому, с точки зрения Ирины, понесенное мной наказание недостаточно еще соответствовало тяжести моего преступления, поэтому она была готова принять мое раскаяние, но не готова помиловать. Помилование, если и ожидалось, переносилось на неопределенный срок. «Я слишком зла, чтобы разговаривать с тобой», – сказала она. Так началась моя одинокая жизнь, базовые неудобства которой уже настолько сведены к минимуму наличием бытовой техники и обслуживающего персонала в лице домработницы, что самое время задуматься над тем, зачем люди вообще живут вместе, если им не надо заниматься воспитанием детей. За отсутствием базовых неудобств я был поглощен глубоким погружением в комплекс вины и осознание того, что жизнь без Ирины становится реальностью. Значит, исходя из моей же теории, следовало на свежую голову разобраться, что же такое есть в Ирине, без чего я в ближайшее время не смогу обойтись. Но это на свежую голову. Пока же голова была не очень свежей и плохо помогала остальному организму. Настолько плохо, что, так и не заснув к часу ночи, я отправился в известный клуб на Тверской улице, чтобы за очень немалые для меня двадцать тысяч рублей снять там девушку с силиконовой грудью и привести ее к себе. В результате, испытав краткосрочное физическое облегчение наряду с психологическим дискомфортом и совсем не выспавшись, я отправился на работу, чувствуя себя законченным лузером.

«В отпуск езжай, в отпуск», – насмешливо рассматривая меня, сказал встретившийся в коридоре Андрей. Я криво улыбнулся в ответ и попытался отшутиться, но он остановил меня, положил руку на плечо и еще раз повторил: «Я серьезно, езжай в отпуск, все равно здесь делать нечего. Езжай хотя бы на неделю. Я за неделю ничего украсть не успею, а ты сил наберешься».

Какое-то мгновение мы смотрели в глаза друг другу, и я не прочел в его взгляде ничего, кроме искренней заботы.

– Значит, отпускаешь?

– Почти приказываю. Времена тяжелые предстоят. Отдохни.

– А вы тут с Кристофером решите, чего делать дальше?

– Без тебя не решим. Ты все равно раньше, чем через два дня, не улетишь... Пока билеты, пока гостиница, – и через едва заметную паузу, – даже если один полетишь. А с Кристофером встретимся завтра и примем решение. Не бойся. Я же сказал тебе, что ничего не украду. Без твоего ведома, по крайней мере.

– Почему ты так разговариваешь со мной? – попробовал я чуть возмутиться, но он остановил мой потенциально страстный монолог, снова положив руку на плечо.

– Потому что ты так думаешь, Костя. Но сейчас речь не об этом. Сейчас речь о том, чтобы ты отдохнул и с нормальной головой мог принимать нормальные решения.