Книга Ягодка, или Пилюли от бабьей дури - Татьяна Веденская

Кризис среднего возраста, если только это действительно был он, закончился у Светланы так же неожиданно, как и начался. И невозможно было объяснить, что за причины были у кризиса, что за механизмы сначала запустили в ход, а теперь отключили вдруг эту странную депрессию, это состояние духа, при котором функциональные способности вроде все на месте, а чувства подверглись будто местной заморозке лидокаином. А закончилось все так: уже совсем поздно ночью, перемыв и переставив все, что только можно, Светлана стояла у кухонного окна, смотрела на горящий на улице фонарь, на пожелтевшие березы с пролысинами на ветках и подумала неожиданно: ведь и я такая же, как эти березы. Я просто желтею и опадаю, а когда-то, наверное, цвела. Но эта мысль вдруг не напугала ее, не заставила скукожиться от страха, не напомнила о суровой бренности существования – наоборот, Светлана улыбнулась и пожала плечами.

Да, мы не молодеем, да, время стремительно ускоряется, обгоняет нас на длинной дистанции, и все, что мы планировали, чего хотели, о чем мечтали, – растворяется в тумане, оставляя только пустоту. Жизнь оказалась совсем не такой, какой задумывалась в далекой сопливой юности, все сложилось как-то так, не достигло высот. Дом построен, но он прост и дешев. Сын вырос, но так же, как и ты, напуган, выходя в этот мир. И за его бравадой уже отчетливо просматривается растерянность перед неумолимой жесткостью бытия. Сада нет, есть только огородик и кусты смородины. В огороде выросла цветная капуста, тыква желтая и сладкая, есть морковь. Это засчитается за сад?

Почему-то сейчас, именно в эту ночь, Светлана поняла вдруг, что все засчитается, каждый сделанный вдох, каждый выращенный куст, каждая сорванная клубника. Как раз это-то и считается, только это и имеет смысл – поцелуй любимого, жаркие объятия двух людей, продолжение рода, детские улыбки. И неважно на самом деле, были ли при этом дети одеты от кутюр или вообще сидели на печке в березовых лаптях. Жизнь – она сама по себе, а «от кутюр» – сбоку припека. Ей, жизни, до всех этих «от кутюр» нет никакого дела. Как и до того, что Светлана не влезает в какое-то там платье.

Мир будет вертеться и после того, как на Земле исчезнет даже легкое облако воспоминаний о том, что когда-то тут, на этой же планете, на одной шестой части суши жила невысокая, чуть полноватая женщина Светлана. Жила в Чертанове, с березами под окном. Ну и что? Так было до нее, так будет после. Так что ж теперь, пирогов не печь? Не заниматься любовью? В мире так много всего, к чему можно прикоснуться, что можно полюбить. Вот это, пожалуй, и было самым главным, что случилось со Светланой в эту ночь. Она вдруг почувствовала, что хочет снова любить. Всех: мужа, сына, дочь, конечно, и даже свекровь и ее таблетки. Березу за окном, ворчание и ссоры, без которых куда ж. Какая разница, что любить, весь мир – один огромный повод для любви, просто любви к жизни. К себе, в конце концов.

Светлана поймала свое смазанное отражение в оконном стекле. Оттуда, из зазеркалья, на нее смотрела улыбающаяся, живая, полная сил женщина средних лет, время которой еще только струилось полноводной рекой по вечности. Она ощутила вдруг каждую клеточку своего тела, обняла себя за плечи, почувствовала приятную мягкость и теплоту своей кожи. Она вздохнула полной грудью, склонила голову сначала вправо, потом влево и поймала себя на том, как же она счастлива, совершенно безумно, дико, непередаваемо счастлива быть живой.

Ее глаза вдруг наполнились слезами, и все ее существо оказалось пронизанным непонятным упоением, умилением и судорожной жаждой бытия. Жаждой, которой она не испытывала уже долгие годы. Ну, может, не годы, может, месяцы, но тянулись-то они дольше, чем иные годы.

«А если внуки? – вдруг задумалась она. – Это ж какая радость! А сколько всего я еще смогу увидеть? Вот этими самыми глазами, с легкой близорукостью». И Света рассмеялась, ей стало легко и радостно оттого, что столько еще всего у нее впереди.

– Ты что тут смеешься? – вдруг раздался голос из-за ее спины.

– Костик! – воскликнула она, а слезы так и лились, хотя на лице сияла странная, немного неуместная улыбка. Хотелось плакать и смеяться одновременно, так было хорошо, что у нее есть муж, такой смешной, небритый, сонный, в растянутой майке. Еще красивый, хоть и с животиком, хоть и с сединой. И… с топором?

– Что ж, давай посмеемся! – с какой-то неожиданной злостью отреагировал на ее умильные улыбки муж.

Светланины глаза расширились. Все умиление при виде топора сразу исчезло, и она напряглась, приподнялась и, как смогла, вжалась в подоконник. Только теперь, при внимательном рассмотрении, выяснилось, что Константин, ее супруг, серьезный человек, ни разу в жизни не поднявший руки ни на жену, ни на детей, стоит и смотрит на нее бешеными, ненормальными глазами и держит в руках старый большой топор, которым они обычно рубили кости для холодца.

– Ты что, сбрендил? – неестественно высоким голосом взвизгнула Света. – Ты спятил? Ты чего задумал?

– Не ори, детей перебудишь! – Константин рявкнул на нее и диковато огляделся вокруг. Забота о спящих детях в этой ситуации выглядела более чем странно. Константин сделал шаг вперед, по направлению к жене. Та взвизгнула и отпрыгнула в сторону.

– Ты… ты что? – Света просто перестала находить подходящие слова для происходящего. Разве может человек вот так сойти с ума, за один вечер? Ну, подумаешь, она вела себя странно, ну, пожила летом на даче. Ну что ж теперь, сразу вот так? Как старуху-процентщицу? А как же дети? Может, в окно попробовать выпрыгнуть? Нет, даже открыть не успеешь, да и нет шансов выжить – высоко.

– Я тебя породил, я тебя и прикончу! – проревел Костик, загоняя жену в угол. – Сколько можно уже? Нет, хватит. Все! Сегодня – все! Отойди туда.