На третьем этаже — ослепленного булочника вела музыка шагов Лизетт Робер по стертым каменным ступенькам — они свернули в первую же комнату справа. Но ни один из них так и не увидел экзотические испанские шкафчики XVII века со множеством запиравшихся на замок ящичков и замысловатыми инкрустациями сусальным золотом и слоновой костью. Не увидели они и парижский гобелен XVII века, изображавший Рено и Армиду. Они не заметили даже большие металлические испанские жаровни, куда сваливали горячие угли, дабы использовать как дополнительный источник тепла. Вместо этого повитуха и булочник, к которому моментально вернулось зрение, дружно уставились на кровать Карла V по левую руку от двери. Но не ее роскошная позолота приковала их взгляд. И даже не факт, что кровать некогда стояла во дворце в Сарагосе и называлась не иначе как «Райским ложем», было истинной причиной столь внезапного ступора. В головах обоих неожиданно вспыхнуло воспоминание о той бурной ночи, что они провели вместе в одной постели во время печально известного мини-торнадо, — воспоминание, от которого Лизетт Робер надеялась избавиться как можно скорее и в котором Стефан Жолли купался каждую ночь с тех самых пор.
Позднее в тот же день Гийом Ладусет все еще смотрел на подарок почтальона, так и стоявший не политым в углу конторы, когда открылась дверь. Это была Лизетт Робер.
— Лизетт! Входи, не стесняйся. Присаживайся. Бокал вина? — засуетился сваха, надеясь, что хорошие новости поднимут его упавшее ниже некуда настроение.
— Спасибо, с удовольствием, — поблагодарила та, опускаясь на подушку с вышитым вручную редисом.
Сваха открыл левый нижний ящик стола, наполнил два бокала и передал один повитухе.
— Орехи? — спросил он, предлагая гостье мисочку с грецкими орехами.
— Нет, спасибо, — покачала головой повитуха, которая и со своими-то еще не разобралась.
— Ну, Лизетт, рассказывай. Как все прошло в Бурдее?
И Лизетт Робер рассказала. О приятной прогулке через готический мостик с видом на мельницу в форме лодки посередине реки. О восхитительном обеде в «Les Tilleuls» и пятидесяти семи маленьких шоколадках, оставшихся в ее сумке. О потрясающем дереве гинкго возле киоска, где они покупали входные билеты. Об изумительной экскурсии по средневековой крепости, включая подъем на величественную восьмиугольную цитадель более ста футов высотой. Об удивительных сокровищах, коими они любовались в замке эпохи Возрождения, включая древние сундуки с приданым, гобелен с Франциском I во время охоты и сцену Ионы и кита, вырезанную в основании гробницы XVI века. О волшебной «Золотой гостиной», так потрясшей их обоих, с ее роскошным потолком. О том, что Жакетт Монтброн нужен был зал внушительных размеров и великолепия, дабы произвести впечатление на Екатерину Медичи, которая так и не приехала. О том, как они задержались на готическом мостике по пути назад, дабы еще раз полюбоваться на маленькую мельницу в форме лодки. И о том, как прощались на автостоянке у городской ратуши, довольные, что наконец-то вновь разговаривают друг с другом. Но кое о чем Лизетт Робер так и не рассказала Гийому Ладусету. Повитуха ни словом не обмолвилась о той бурной ночи, что они со Стефаном Жолли провели вместе в одной постели во время мини-торнадо, — ночи, воспоминание о которой обрушилось на них столь внезапно при виде золоченого ложа императора Карла V…
С годами обитатели Амур-сюр-Белль настолько сжились с беспрестанным бризом, что мало кто в тот злосчастный день 1999-го заметил, как ветер поднялся и к моменту, когда на сие обстоятельство все же обратили внимание, дул уже со значительной силой. Большинство жителей деревни восприняли это как развлечение и сгрудились у окон в надежде увидеть, как ветер срывает парик с головы Марселя Кусси. Но спектакль так и не состоялся, поскольку в тот день старик-фермер с удивлением обнаружил, что его лимузенские коровы, вместо того чтобы лечь на землю — как они поступали всякий раз в предвестии дождя, — вдруг стали пятиться задом. Феномен, о котором маленькому Марселю рассказывал — хотя сам лично ни разу не видел — еще его дед, так напугал фермера, что тот, не доверяя своему ветхому коровнику, заперся в доме вместе со всем своим двурогим семейством. И когда выкорчеванные брюквы с грохотом полетели в окна и деревня сотряслась от звона разбитого стекла, перепуганные обитатели кинулись закрывать ставни. Но было уже слишком поздно. Порывы ветра попросту вырывали ставни из петель и взметали ввысь, точно игральные карты. Лизетт Робер же, наоборот, незадолго до этого распахнула все окна настежь — в надежде, что ветер пройдется по комнатам и избавит ее от необходимости вытирать пыль. И теперь, попытавшись закрыть их, с изумлением обнаружила, как нечто с чудовищной силой толкает их ей навстречу. С полки посыпались ее драгоценные баночки с фуа-гра, вдребезги разбиваясь о кухонный пол, мебель принялась кататься туда-сюда от стены к стене, и Лизетт Робер первым делом подумала о сыне и возблагодарила Всевышнего, что тот уехал на все выходные. Вторым же делом повитуха подумала о семейном фортепиано — единственной вещи в доме, которая для нее что-то значила. Лизетт уселась на него сверху, пытаясь ногами прижать крышку. Но уже через миг верхом на любимом инструменте проехалась вдоль всей гостиной и поняла, что дни ее сочтены и как-то глупо умирать, разучив лишь одну мелодию.
Эти-то ее слоновьи попытки разучить вторую и предупредили Стефана Жолли о плачевном состоянии повитухи. Он только-только успел закрыть ставни, позвонить родителям, чтобы попрощаться, и сидел теперь в кухне с бокалом и бутылкой шампанского. Отвратительный звук булочник узнал в первую же секунду, как только тот вырвался из дымохода под аккомпанемент ревущего с ним в унисон ветра. Стефан Жолли был человеком сдержанным и терпеливым, но чтобы встречать под назойливую какофонию еще и свой смертный час? Нет, это уже перебор. Он встал, надел куртку и открыл дверь на улицу.
Стефан Жолли был, пожалуй, единственным человеком в Амур-сюр-Белль, кто мог удержаться на ногах в столь ужасающих погодных условиях, и все благодаря двум десяткам лет безграничной преданности своему ремеслу. Хватаясь за подоконники и водосточные трубы, булочник следовал за обрывками музыки, которые забивались ему в уши, приближая дозу почти к летальной. Когда Стефан Жолли увидел Лизетт Робер, склонившуюся над партитурой, через открытое окно гостиной, он залез внутрь, взвалил пианистку на плечо и, не говоря ни слова, вынес все так же через окно. Цепляясь за подоконники и водосточные трубы, Стефан Жолли взял курс на свой дом — красная юбка повитухи надулась парусом и хлопала над их головами на ураганном ветру. Уже на кухне он поставил Лизетт Робер вертикально, а сам приступил к монументальной задаче — закрыванию входной двери. Справившись наконец с этой частью, булочник исчез в гостиной, но вскоре вернулся, волоча за собой диван, которым и подпер дверь — для вящей надежности. А затем невозмутимо достал второй бокал, наполнил шампанским и, предложив Лизетт, сел.
Когда опустела вторая бутылка, Стефан Жолли решил, что умирать в компании намного приятнее, и, в знак благодарности, предложил гостье разделить с ним прощальную трапезу. Повитуха подумала, что это отличная мысль, и пожалела лишь о том, что не захватила с собой чего-нибудь перекусить. Подозревая, что времени на готовку у них не осталось, булочник опустошил буфеты и холодильник, спустился в погреб и разложил все свои деликатесы, включая конфи из гуся, несколько паштетов из дичи и кролика, террин из куропатки, четыре колбаски из дикого кабана и три обваленных в золе сыра на кухонном столе. Пикник устроили прямо на диване, с парочкой свежих багетов, взятых из булочной через смежную дверь, под вой ветра в замочную скважину и с видом на кульбиты козы за окном.
