Та Садим, что вернулась в Эр-Рияд на выходные навестить подруг, разительно отличалась от Садим, которая несколькими неделями раньше уехала в Аль-Хобар, страдая от горя. Гамра пристально рассматривала девушку, Она ни на секунду не сомневалась, что блестящие глаза, румянец и постоянная блаженная улыбка — результат общения с Фирасом. Все это были явные признаки любви.
— Ты просто не знаешь меры, когда дело касается чувств. Или злишься на весь свет, или улыбаешься до ушей, — сказала Гамра.
Воссоединение с Фирасом — или, скорее, согласие принять капитуляцию — не было чем-то тщательно обдуманным и спланированным. Нигде не перечислялись пункты договора или условия компенсации. Садим позабыла обо всех своих замысловатых схемах. Оба переживали невероятное безумие страсти. Узы, скрепившие любовников, когда те вновь обрели друг друга, казались воистину нерасторжимыми; это чувство было сильнее, чем укоры совести, которые время от времени ощущал Фирас, или унижение, испытываемое девушкой при мысли о том, как он с ней обошелся.
Но счастье Садим не было настолько всеобъемлющим, чтобы забыть и простить прошлое. Ее уделом стала хрупкая радость с обугленными краями, сладкий плод с горькой сердцевиной. Боль и чувство покинутости по-прежнему преследовали девушку, таились в глубине души, готовые в любую секунду заявить о своем присутствии. Позволив Фирасу вернуться, Садим отказалась от гордости и самоуважения. Как и многие женщины до нее, она сделала это ради любви.
Ни Садим, ни Фирас не хотели проводить порознь время, оставшееся до его свадьбы (меньше двух месяцев). Как будто ему, смертельно больному, суждено было прожить всего несколько дней, и оба старались наполнить последние минуты наслаждениями. Влюбленные решили не расставаться до самого дня свадьбы. Это было странное соглашение, но они свято блюли его условия.
Любовь, которая ничуть не уменьшилась, заставляла Фираса звонить Садим, едва закончив телефонный разговор с невестой. Любовь заставляла девушку ежевечерне дожидаться, когда он освободится, чтобы поболтать с ней.
Фирас отказывался обсуждать свою невесту в присутствии Садим и избегал малейших намеков на ее характер. Он не желал даже называть ее имя, а также точную дату свадьбы. Каждый раз, когда речь заходила об этом, Садим сердилась, и Фирас принимался утешать и уговаривать любимую — он по-настоящему преуспел в этом искусстве.
Каждые несколько дней он навещал невесту которая фактически стала его женой с минуты подписания контракта. Садим узнала об этих визитах, хотя Фирас о них умалчивал, и лишилась последних крупиц собственного достоинства.
Девушка все сильнее ревновала к неизвестной сопернице. Фирас, который прежде успокаивал Садим нежными словами, теперь то и дело заставлял се краснеть. Он стал груб и дерзок. «Да что с тобой такое? Почему ты все время дуешься? У тебя, наверное, неудачный день?» Фирас, который некогда стонал от боли, когда видел слезы на глазах своей Саддумы, теперь каждый вечер невозмутимо выслушивал, как она плачет в телефонную трубку. «Ма shaa Allah, Садим! — сказал он однажды с насмешкой. — Неужели ты никогда не перестанешь реветь? Слезы у тебя текут буквально от каждого слова».
Отчего Фирас начал разговаривать с ней таким тоном? Не счел ли он ее недостойной в ту минуту, когда Садим согласилась на предложенные им нечистые отношения? Как она опустилась до такого? Отчего она принимает любовь Фираса, если он связан с другой?
Однажды любимый самодовольно сказал ей, что думает лишь о жене, которую ему выбрала родня. У этой женщины есть все необходимые качества. Недостает, по словам Фираса, лишь одного: он не любит ее так, как Садим. Но любовь наверняка придет в браке; в конце концов, именно так случилось со всеми его друзьями. Они советовали ему бросить Садим, невзирая на свои чувства к ней, и прислушаться к голосу рассудка. Фирас выразил готовность простить возлюбленную за то, что она не поняла всей сложности ситуации. В конце концов, Садим — женщина, она живет сердцем, а не умом. Он пересказывал ей советы, которые получил от друзей и родственников, начисто лишенных сочувствия и неспособных понять, что заставляет смертных любить. Садим спрашивала себя: если человек не верит в любовь, как он может обладать другими добродетелями — например, благородством, ответственностью и верностью? Верностью женщине, которая ждала любимого много лет.
Все эти самозваные мудрецы выслушивали Фираса и затем высказывали ему свое глубокомысленное решение, абсолютно совпадающее с тем, которое он уже принял. Люди знали: на самом деле Фирас не хочет слышать того, что противоречит его собственным убеждениям. Поэтому они поддерживали мужчину в нужном состоянии духа, разуверяли, успокаивали и рекомендовали держаться подальше от женщины, которая его околдовала.
— Они тебя предупреждали? Ты серьезно? Эти люди ничего не знают о нас! И они велят тебе держаться от меня подальше? И ты действительно их слушал? С каких это пор ты начал прислушиваться к каждому, кто дает тебе дурацкие советы? Или тебе просто приятно слышать, что ты прав, я одна во всем виновата и недостойна тебя? Тебя, который заслуживает только лучшего! Тебя, бесстыжий! Ты приходишь и говоришь мне такие слова после всего, что я сделала?! Трусливый дурак! Мерзавец!
На этот раз Садим порвала с ним первой — всего через пять дней после воссоединения. Она ни о чем не жалела и сказала ему все, что думала. Она впервые повысила голос на Фираса — и, разумеется, впервые его обругала (по крайней мере в глаза).
На сей раз не было ни слез, ни голодовки, ни печальных песен. Финал этой длинной и грустной запретной любви оказался глупее и тривиальнее, чем можно было себе вообразить. Садим поняла, что любила Фираса намного сильнее, чем он любил ее. Девушке становилось неловко при мысли о том, что некогда их любовь казалась ей одной из самых душераздирающих и грандиозных в истории.
Вечером она открыла свою синюю записную книжку.
«Может ли женщина любить мужчину, если она перестала его уважать? Сколько романов оканчивалось точно так же, как мой, в одну минуту, потому что женщина вдруг увидела мужчину в истинном свете!
Мужчины не обязательно любят тех, кого уважают, а женщины — наоборот. Они уважают только тех, кого любят».
В той же самой записной книжке, видевшей расцвет ее любви к Фирасу, Садим оставила последнее стихотворение:
Что скажу я о сильнейшем из мужчин,
Который стал игрушечным барабанчиком в руках своей родни?
На нем они выбивают торжественный ритм,
Потому что он пуст. Он бесплоден, как песок.
Хотя его любила женщина, которую отверг бы
только неблагодарный.
Пусть Бог смилуется над ним в далекой земле!
Он говорит мне: я мужчина,
Я поступаю так, как советует мне разум.
А я говорю: я женщина,
Я обращаюсь за помощью к сердцу и верю только ему!
Впервые за четыре года Садим ощутила, что Фирас перестал быть ей необходим. Воссоединение с любимым было единственной надеждой, которая поддерживала девушку на плаву. Сегодня вечером она впервые не молилась в тишине своей спальни о его возвращении. Она не чувствовала горя от расставания. Садим сожалела лишь о том, что потратила четыре года на погоню за миражом под названием «любовь».
