…«Переговорная» оказалась обычным «кунгом» армейского КамАЗАа. Он был разделен надвое невысокой — по пояс пластиковой перегородкой. С одной ее стороны был небольшой кабинет, где стоял покрытый плексигласом стол с прикрученной к нему настольной лампой, старенький компьютер и несколько раскладных табуреток. Другая сторона «кунга» была до потолка оббита жестью. Там была прикрученная намертво мощными винтами к полу металлическая табуретка, перед которой от пола до потолка проходила стальная труба. У табуретки стояло старое мятое цинкованное ведро, наполненное наполовину водой, которая мутно и зыбко отражала в себе потолочные фонари. В «кунге» было зябко и, потому никто не раздевался. Маринин широко по-хозяйски сел за стол, рядом с ним сели комбриг и начальник штаба. Еще один штабист, чернявый юркий солдат опустился за компьютер. Олег устроился на свободной табуретке с другой стороны стола.
— Ну, давай сюда своего афганца. — Скомандовал Маринин.
— Васильченко, давай бородатого! — негромко крикнул комбриг.
Через полминуты «корабельная» дверь «кунга» распахнулась и здоровый, медвежеобразный прапорщик втолкнул перед собой крепкого смуглого, почти шоколадного бородача. Руки «духа» были скованы наручниками. За ним в «кунг» поднялся часовой. Прапор коротким тычком, словно он загонял в стойло корову, усадил пленного на табурет за перегородкой.
— Садись, гнида! — рявкнул он лениво. Потом он обошел пленного и, встав перед ним, дернул на себя наручники.
— Сюды руки давай! Да не дергайся, а то мозги вышибу! — афганец не знал русского, но все понял по выражению глаз прапора. Он молча вытянул руки перед собой. Васильченко небольшим ключом разомкнул одно из колец наручников, потом тут же крепко перехватил освободившуюся руку своей огромной лапищей и, заведя ее за трубу, вновь «хрумкнул» закрываемым «браслетом». Теперь пленный был прикован к трубе.
— Свободен! — бросил Васильченко часовому и, тот, бросив короткое «Есть!» — вышел на улицу.
Сам Васильченко остался стоять рядом с «духом». Он только скинул бушлат и остался в линялом темно-зеленом свитере.
Все молчали. Афганец угрюмо, исподлобья бросал, на сидящих за перегородкой офицеров, быстрые, настороженные взгляды. Олег заметил, как на его леке вдруг торопливо забилась какая-то жилка.
Маринин внимательно и неторопливо осмотрел пленного. Лицо полковника, вдруг, закаменело и стало жесткой, холодной маской. Тишина просто давила на уши.
Афганец судорожно сглотнул.
— Как его зовут? Откуда он родом? — наконец негромко спросил Маринин.
Прошла секунда, другая… Маринин бросил на Олега быстрый хлесткий взгляд. «Идиот! Переводи!» — обожгла Олега мысль. И, спохватившись, он повернулся к пленному.
— Кууш ты бар? — торопливо произнес он, заученную фразу.
Афганец удивленно посмотрел на него. Он явно не ожидал услышать здесь, за полторы тысячи километров от Родины родную речь.
— Кууш ты бар? Но гус хан? — Олег знал, что сейчас пленный пытается сообразить, как этот юнец так хорошо, без малейшего акцента, да еще с западным наречием может говорить на его родном Пушту? И это был миг маленького торжества лейтенанта Кудрявцева. Ради этих секунд изумления врага стоило потратить тысячи часов на заучивание чужих слов, проникновение в ткань чужой речи, терпеливого «вылепливания» собственной гортани и мышц языка под чужие звуки, чужое произношение, и даже чужое дыхание. Ведь горловые и шипящие звуки требовали совершенно иного типа выдоха. Короткого, хлесткого как удар…
Кудрявцев торжествовал. Он смотрел на пленного и пытался увидеть себя его глазами…Чужой офицер перед ним безжалостно вторгся в святая святых — в язык, и тем делал совсем беззащитным. Теперь каждая его фраза, каждое его слово будет понятно этим «шурави». Лейтенант лишал его права даже страдать на собственном языке…
— Камиль Джидда. Азкухар бар Кхандагара.
— Его зовут Джидда Азкухар. Он родом из Кандагара.
— Сколько ему лет? — спросил Маринин и, в глазах полковника ему почудилась нотка уважительного удивления по отношению к Олегу.
— …Тридцать два — перевел ответ Кудрявцев.
— Как давно он находится на территории России? В чьем отряде воевал?
— Но джа вахиб Шурави?… — чужой язык буквально лился с губ Кудрявцева. — Дыш гуаз парван хол….
— …Он находится на территории Ичкерии, и на территорию России никогда не ступал. Это русские пришли сюда. Он воевал в отряде амира Абу Вали…
— Повтори ему вопрос, когда он прибыл сюда? И кем он был в отряде?
Афганец выслушал вопрос, но отвечать не торопился. Напряженный, настороженный он напоминал сейчас дикое, загнанное в угол животное, готовое в любой момент бросится на загонщиков, но сталь наручников не давала это сделать…
— Переведи! — В глазах Маринина вдруг полыхнул незнакомый черный огонь. — Я задаю вопросы — он отвечает. В молчанку я ему играть не дам! Или он хочет вспомнить, как русский «спецназ» развязывает языки? Когда с кем и откуда он пробрался сюда?
Олег перевел. В глазах афганца мелькнула неясная тень растерянности.
— Джи хад ами…
— Он здесь с мая. В апреле его отряд прибыл в Грузию. Здесь их разделили на две группы и в конце мая на машинах перевезли через горы в Аргун.
— Сколько было человек в группе? Кто был старший? Где их вербовали и кто?
— …В группе было восемнадцать человек. Старшим был иорданец Абдалла, он же и пригласил их в Чечню. Абдалле его порекомендовал мулла мечети Аль Саиб, при которой он когда-то учился. Остальных так же набирали из Кандагара.
— Где сейчас его группа?
— Адж мар нуш…?
Афганец бросил на Олега быстрый ненавидящий взгляд. Слова родного языка загоняли его в угол, и он ненавидел этого молодого «шурави» за то, что тот не давал ему отгородиться от всех спасительным непониманием…
— Ку мас..
Афганец гордо вскинул голову и посмотрел на полковника.
— Он говорит, что не предаст своих братьев по вере.
Ничто не изменилось в лице Маринина. Он вел незримый поединок с пленным, ломал его, колол, давил…
— Васильченко! — негромко, одними губами бросил он, не отрывая взгляда от глаз пленного.
Прапорщик, все это время неподвижной глыбой стоявший над афганцем, шевельнулся, и через мгновение его огромный кулак мощным поршнем впечатался в тело «духа». От удара тот буквально сложился пополам, и слетел с табурета. Но прапор не дал «духу» упасть. Он рывком поднял его с пола, потянул на себя и, перехватив, хрипящего в судороге боли «духа», за кисти, зацепил их наручниками за крюк под потолком.
…Удары вонзались в тело афганца как молоты, сминая, разбивая, мозжа внутренности, ломая ребра. Тот не кричал, нет. Для этого ему просто не хватало воздуха, в легких. Он только хрипел, и как-то по бабьи ахал при каждом ударе.
