Лукин выскользнул в коридор, спустившись на этаж ниже, сел на затянутую плюшем скамейку. Голоса из зала сюда не доносились, и он мог спокойно подождать конца политического представления. Впрочем, довольно скоро центральные двери зрительного зала открылись, и сопровождаемые местным начальством высокие гости покинули театр. Выждав для верности еще минут пять, Лукин спустился по боковой лестнице и сел в последний ряд кресел партера. Совещание закончилось, в зале остались лишь те, кто участвовал в постановке. За столом президиума никого не было, и только Захава расхаживал по проходу у сцены. Говорил он в свойственной ему ровной манере, как бы рассуждая сам с собой и знакомя с этими рассуждениями своих коллег.
— Никто не свободен в этой жизни, и сюжет, в силу своей статичности, налагает на нас ограничения. Нет действия, нет развития событий, и вытащить пьесу можно только психологической глубиной образов. Необходимо каждый из них наполнить собой. Я понимаю, что говорю прописные истины, но мне хотелось бы, чтобы поставленную задачу мы все понимали одинаково. Как нам правильно подсказали, сила спектакля в раскрытии политической обстановки эпохи, вскормившей Булычовых. Считайте эти мои слова за увертюру к репетиции и давайте все-таки начнем с первого акта и попытаемся прогнать его вместе со вторым!
В зале возникло движение, несколько человек поднялись на сцену, в то время как Захава прошел в зал и сел на одно из крайних кресел. Воспользовавшись возникшей паузой, Лукин приблизился, поздоровался.
— А, это вы! Аня мне говорила, и, признаться, я буду благодарен вам за помощь. Представляете, не хватает тривиальной рабочей силы! Мы безбожно отстаем с декорациями, и я физически устал гоняться то за завхозом, то за постоянно исчезающим Дмитриевым. Это наш художник, — пояснил Захава автоматически, явно устремляясь мыслями на сцену. Он уже, казалось, забыл о Лукине, как вдруг повернулся к нему и добавил: — Идите познакомьтесь с заведующим мастерскими. Акимыч тот еще фрукт, но дело знает и никогда не подводил. А завтра — в отдел кадров с заявлением…
Борис Евгеньевич поднялся из кресла, замахал рукой:
— Нет, нет, исходная расстановка, как вчера, и, пожалуйста, не будем терять время…
Сочтя эти слова за конец аудиенции, Лукин отошел от режиссера и отправился на поиски Акимыча. Он нашел его в помещении рядом с мастерскими, сплошь заставленном какими-то рамами с натянутым на них холстом и размалеванными красками фанерными щитами. Акимыч оказался пожилым седоволосым мужчиной, коренастым и кряжистым.
— Значит, говоришь, Борис Евгеньевич послал? — подвигал он кустистыми седыми бровями. — Фамилия, говоришь, Лукин? Ну что ж, Лукин так Лукин, мы тоже не без понятия и на совещании присутствовали! На работягу-то ты не больно смахиваешь, ну да это дело не мое, начальству виднее! Садись вон в сторонку, бди!..
Лукин лишь усмехнулся, ничего не сказал. Попросив показать ему эскизы декораций, он углубился в изучение рисунков, потом отложил их, достал из кармана блузы коробку «Казбека» и предложил папиросу мастеру.
— Кучеряво живешь! — прищурился Акимыч. — Ну да мы свои, по жизни-то оно так вернее.
Он извлек на свет пачку махорки, положил ее на стол. На приклеенной сверху этикетке был изображен мешок, на котором сидел мужик. Под картинкой Лукин прочел надпись: «Кури махорку КТК, и в миг пройдет твоя тоска!» Из папиросной бумажки Акимыч ловко свернул ровненькую толстенькую сигаретку, воткнул ее в длинный костяной мундштучок.
— А что, с декорациями не торопитесь? — Лукин закурил, откинувшись на спинку стула, посмотрел на складную, плотную фигуру мастера. — Рабочих рук не хватает?
— Хватает — не хватает, — загадочно покачал головой Акимыч, — куда спешить!..
— Так вроде премьера на носу…
— Это зависит от носа, — философски заметил мастер. — У наших, у творческих, семь пятниц на неделе. Сегодня сделай так, завтра эдак, а как время подопрет, они на все согласные. Пусть перебесятся, а там видно будет, все равно я лучше их знаю, что и где должно на сцене стоять!..
Не успел он изложить свой подход к работе с артистической интеллигенцией, как в проеме двери показалась растрепанная женская голова и по-военному скомандовала:
— Акимыч, к Захаве! Они там с художником друг друга за грудки…
— Во, видишь, — прокомментировал Акимыч, — значит, дозревают до кондиции!..
Собрав со стола кипу эскизов, он положил их аккуратненько в папочку, завязал на ней ботиночные шнурочки и вразвалочку отправился в зрительный зал. В предвкушении зрелища корриды Лукин поспешил за ним.
— А я замаялся всем объяснять, — говорил человек в художнической блузе, расхаживая перед сценой и отбивая темп собственной речи рукой, — дерево надо переставить! Не должно оно лезть в окно. Ну, голубчик, ну, батенька, — бросился он по проходу, завидев Акимыча, — ну сделайте «кельк-шоз» с кабинетом Булычова, в нем же не развернуться!
— Послушайте, Акимыч, — перебил художника Захава, — я все-таки считаю, что лестница на второй этаж должна находиться на сцене! Нельзя, чтобы актер уходил куда-то за кулисы и только потом появлялся наверху. Это самое «потом» прерывает действие, противоречит психологии внутреннего развития спектакля…
— Но из-за вашей лестницы невозможно увеличить кабинет Булычова, — не соглашался художник. — Это еще надо посмотреть, прерывается действие или нет, а вот когда артисту негде, извините за выражение, стоять, тут уже не до всяких там изысков. Да и времени на вашу лестницу нет, и строить ее некому. Акимыч, у вас осталось время на лестницу? Не осталось! — тут же продолжал художник, не давая Акимычу раскрыть рта. — А премьера вот она — рукой подать!
Акимыч благоразумно молчал, наблюдая за сражением. Лукин приблизился, сказал из-за его спины:
— Лестница необходима даже с точки зрения сбалансированности декораций. Вокруг нее, как вокруг центрального элемента, компонуется все остальное. Я сравнивал два ваших эскиза — с лестницей значительно лучше!
— Вот видите, что говорит свежий человек, — обрадовался Захава.
Художник посмотрел на Лукина с таким выражением, будто хотел спросить: а ты кто такой, но только махнул рукой.
— А… делайте как хотите! — Он повернулся лицом к сцене, где была смонтирована часть декораций, и на остатках запала продолжал: — Но дерево из окошка, сделайте одолжение, уберите. Этого я вам не отдам!
— Что ж, — хитро улыбнулся в усы Акимыч, — ты лестницу предложил, вот сам ее и делай!
— Надо досок, материала. А так хитрость-то небольшая! — согласился Лукин.
— Досок на складе навалом. Вот завтра и поезжай. Ну а что до хитрости, это надо еще посмотреть!
В мастерскую вернулись молча. Лукин засел за стол, набросал чертежик, прикинул по эскизам размеры. Акимыч ходил кругами, пыхтел, но подойти и посмотреть, что из всего этого выходит, не позволяла гордость. Помаявшись так еще с часок, он переоделся, буркнул перед уходом:
