Она зажгла первую свечу. Пламя ярко вспыхнуло, затем успокоилось. Его свет отразился в глазах Мадлен Маркагги. Когда ее фотографировали, Мадлен смотрела в камеру, а теперь — прямо в глаза Ская.
Он отвернулся.
— Я сам толком не знаю, во что верю.
Паскалин перешла к следующему гробу и следующей свече.
— Ты молод, Скай. А молодые никогда не хотят верить ни во что, кроме самих себя. Они думают, что будут жить вечно. — Она положила руку на деревянную крышку. — Этот, внутри. Он думал так же. И она тоже.
Палец указал на фото Мадлен.
— И она. И он.
Бабушка обвела рукой гробницу.
— Все они верили, что всегда будут сильными, храбрыми, прекрасными. Что будут живыми! И что они теперь?
— И что же?
— Прах.
Еще одна свеча зажжена, еще один предок призван, всматривается в полумрак.
— Их роскошные волосы, сияющие глаза, сверкающие зубы — всего лишь пыль. И я также обращусь в прах. И ты, Скай.
— Я знаю…
— А знаешь ли ты, что какая-то часть тебя не сгниет в могиле, не станет тленом? Веришь, что что-то переживет смерть?
— Non omnis moriar, — пробормотал Скай.
Это изречение было вырезано на надгробии другого, норвежского деда.
— Я умру не весь. — Он посмотрел на бабушку. — Да, я верю, что что-то переживет смерть.
Она подошла к следующему гробу, зажгла свечу.
— Значит, ты веришь в дух мертвых — дух, который может ходить по земле. И ты веришь, что в тебе есть дух, который тоже может ходить…
— Ты знаешь: я верю! — прервал ее Скай. — Ты видела его. Меня. Мы вместе охотились.
— И тем не менее ты не веришь, что этот дух может ходить свободно, по собственной воле. Почему?
— Потому что он никогда не ходил — я не ходил.
— Просто, несмотря на все, что видел и делал, ты просто не веришь, что можешь. Вера, Скай. Насколько сильна твоя вера?
Паскалин подошла к нему.
— Ты говоришь, что веришь. Но так ли это? — Она наклонилась, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Ская. — Веришь?
Он верил! Он знал это. Он слишком много видел, слишком много сделал, чтобы не верить.
— Да! — крикнул Скай.
Бабушка повысила голос:
— Тогда в первый раз я говорю тебе: выйди из своего тела!
Он закрыл глаза, попытался представить предыдущие выходы, попытался заставить себя вырваться на свободу. Встал, открыл глаза и обнаружил себя на прежнем месте. С тяжелым вздохом Скай медленно опустился на корточки перед жаровней.
Паскалин некоторое время пристально изучала внука.
— Так. Теперь мы знаем, что для тебя веры как таковой недостаточно. Пока что. Ты не из тех людей, которым нужно просто верить. Тебе требуется что-то материальное.
Она снова отступила в тень, в пространство между гробами, куда не попадал свет свечей.
— Требуется большее. Очень хорошо.
В жаровне потрескивали дрова. Бо́льшую их часть уже поглотил огонь, и сейчас в его затухающем свете Скай наблюдал за бабушкой.
— Что же еще может быть?
Она повернулась.
— Кровь.
— Кровь? Ты имеешь в виду — как наследие?
— Я имею в виду именно то, что сказала. Кровь.
Она ткнула пальцем в темноту, туда, где стояли гробы.
— Что Мадлен Маркагги чувствовала в первую брачную ночь — я чувствую сейчас.
Указала на другой гроб.
— Пуля, которая сразила его в сражении с французскими захватчиками, застряла здесь.
Паскалин дотронулась до своей шеи.
— Кинжал, воткнутый между его ребер гнусными Фарсезе? Вот он!
Женщина ткнула в следующий гроб.
— Мне не нужно знать, чтобы до сих пор чувствовать все.
Напоминающее череп лицо смутно вырисовывалось в свете зажигалки.
— А что знаешь ты, внучек?
— Ничего, — прошептал Скай.
— А что ты чувствуешь в своей крови?
— Все! — выкрикнул Скай.
— Тогда во второй раз я говорю тебе: выйди из своего тела!
Что-то нахлынуло на него, зашевелилось внутри. Скай узнал знакомое ощущение, будто его куда-то засасывает, тянет, толкает; кости словно сдавливало прессом. Ощущения были сродни тем, что он испытывал ранее во время «путешествия», когда проникал в плоть предка-берсерка, когда охотился вместе с маццери. Голова закружилась, перед глазами все поплыло и в то же время обрело поразительную четкость.
Однако, попробовав встать, Скай поднялся самим собой. Это снова был он сам, его тело пыталось удержаться в вертикальном положении, но неудачно, и он опустился обратно на каменный пол.
— Я не могу! — воскликнул юноша.
Бабушка покачала головой.
— Сможешь. У тебя уже получалось. Помнишь то одно спокойное мгновение возвращения? Здесь почти то же самое. Почти. Но повторить по команде… Ладно, значит, мы обнаружили, что и веры, и крови тебе не вполне достаточно. Нужно кое-что еще.
Скай спрятал лицо в ладонях.
— Да что же еще?
Паскалин шагнула назад.
— Когда ты «путешествовал» прежде, как это происходило?
Не поднимая головы, Скай стал вспоминать. Каждый раз присутствовал некий внешний побудительный фактор. В самый первый раз к Сигурду его отправила доска Уиджа. Принеся в жертву летучую мышь, Скай перенесся в далекое прошлое и воплотился в теле Бьорна. В приступе лихорадки снова попал к Сигурду, а потом к Бьорну. Грезя наяву, превратился в ястреба. Руны привели его к Тиццане. А когда Скай охотился с маццери…
— Ты дала мне зелье.
Бабушка кивнула.
— Верно. Это один путь. Быстрый, безболезненный… По крайней мере, до поры. Со временем, когда привыкаешь, так сильно жаждешь «путешествий», что забываешь о предназначении. Кто-то скажет тебе: так и должно быть, но… — Она вскинула голову. — Они не корсиканцы.
Паскалин подошла ближе.
— В каждом столетии новые и новые враги, захватчики приставали к нашим берегам. Мы никогда не позволяли себе роскошь путешествовать ради удовольствия, без цели. Мы выработали собственные пути — одним из них была вендетта. Другой — маццери. Призрачные охотники точно знают цель, поэтому для них не составляет труда по желанию покидать тело.
Скай подскочил.
— Ты хочешь сказать, что мой дух освободит моя цель?
— Да.
— Желания достаточно?
