Настойчивый зуд поселился у нее прямо под кожей и в глубине горла. Тот самый вкус... Она оступилась.
Габриэль истязал себя так же глубоко и так же ужасно, как она опиумом, только его высвобождением была физическая боль. Неудивительно, что он вздрагивал всякий раз, когда она прикасалась к нему.
Она привалилась к стене; крошечный, изолированный мирок монастыря кружился вокруг нее. Это, несомненно, было владение ада, куда она попала, возможно, навсегда. Даже если ей удастся уехать вместе с Джейкобом, она не спасется от удушающей черноты собственного разума.
Прижавшись лбом к холодным камням стены, она пыталась остановить подступающую тошноту. Это была ее жизнь. Это было ее будущее. Пока ее разум не падет, она не сдастся.
Ее вырвало; слава Богу, она еще не успела поужинать.
– Ада?
Дверь в комнату Габриэля была открыта, и он стоял на пороге. Она выдохнула его имя. Он подошел к ней и встал на колени в коридоре, его рука обняла ее, защищая. Она вспомнила их утро у реки, как лежала в его объятиях.
Больше никогда этого не будет, он ясно сказал это, и все же постоянно вел себя как ее защитник. Как бы там ни было, его внимание и забота были густо приправлены любовью. Искренней любовью. И она была настолько глупа, чтобы так считать.
– Inglesa, что случилось?
Она подумала, что лучше солгать.
– Мне нехорошо. Боюсь, это настойка.
– Ада, ты что, принимала еще?
Его жар и древесный аромат могли смягчить самые суровые души, а у нее не было такой силы. Только гнев.
– Я ничего не принимала, что очень трудно. Я... я хочу еще. Ты знал, что я захочу. И я знала.
Его глаза, как всегда наполненные жаждой, которую он скорее стал бы отрицать, чем поддался ей, остановились на ее губах.
– Ты борешься с этим, – сказал он. – Рассудком ты понимаешь, что это правильно.
Она плюнула на стену, еще одна волна тошноты закипела в ее желудке.
– Не читай мне морали, послушник.
– Но твоя борьба желанна. По крайней мере ты знаешь правильный путь, даже если и не хочешь следовать по нему.
– Ты вот это говоришь себе?
– Войди, – сказал он, совсем не ласково поднимая ее на ноги. – Ты переполошишь всех.
Ада попыталась зло посмотреть на него, но ее внимание привлекла его жилистая шея.
– Разумеется, это мое первейшее желание.
Воздух в его келье был прохладный и неподвижный.
Все свидетельства сцены, которую она застала прошлой ночью – сумрачный свет, Габриэль, раздетый и окровавленный, – исчезли. Солнце низко стояло за узким окошком. Чистый свежий вечерний ветерок раздувал тени. А плеть лежала, разрезанная на куски, в изножье его кровати.
Ада прополоскала рот чистой водой из умывальника и тяжело села. Габриэль, весь облаченный в белое, остался у двери, скрестив руки на груди.
– Я рад, что ты пришла ко мне.
Она резко расхохоталась.
– Я не ищу твоего совета, только не после прошлой ночи. Я пришла узнать, почему ты избил Фернана.
Он моргнул. Ничего больше.
– Его лицо, – сказала она. – Я видела его за дневной трапезой. Кто-то избил его. Я могу только представить, как выглядит его тело.
Габриэль поднял бровь.
– Я ничего об этом не знаю.
– Господь слышит тебя, когда ты лжешь.
– Да. – Он отошел от двери и сел на пол перед кроватью. Чуть наклонив голову, он как будто разглядывал мыски ее сапог. – И видел меня, когда сегодня утром я бил человека.
– Он не заслужил этого, Габриэль.
Он вскинул голову, глаза сузились, весь налет безмятежности улетучился.
– Мы пришли сюда, чтобы удалиться от искушений мира. Он принес отраву и дал тебе ее намеренно. За это он заслужил наказание, которое я наложил на него. И даже больше.
Глава 24
Потрясение и смятение Ады буквально чувствовались на ощупь, и Габриэль не мог спрятаться от ее испытующего взгляда. У него до сих пор все сжималось внутри при воспоминании об окровавленном лице Фернана. И все же еще более древний инстинкт нашел удовлетворение – животное выпустили на свободу, то самое, которое вытащили на свет божий руки его отца.
Понадобилось двое рыцарей, чтобы оттащить его от безжизненного тела Фернана.
– Trecenezago знает о том, что ты сделал? – спросила она.
– Нет, но Пачеко знает. – У него болела голова, то ли от отвращения к себе, то ли из-за того, что отдал наставнику контроль над своей жизнью и даже над самой своей душой. И теперь представители Trecenezago – Совета тринадцати, управлявшего жизнью монахов, – накажут его. – Великий магистр Родригес отсутствует, он объезжает земельные владения ордена. Мой приговор будет вынесен, когда он вернется.
Синие глаза широко распахнулись.
– Что с тобой будет?
– Избиение собрата по ордену даже для послушника ужасное преступление. Наказание будет длиться полгода, и мне придется снять крест, – сказал он, взглянув на пылающее красное пятно на левой стороне груди. – Я буду есть на полу и терпеть порки и одиночество, если не подчинюсь.
Мягкие линии ее рта окаменели. Она тряхнула головой, темные кудри рассыпались по плечам.
– Ты сойдешь с ума.
Рабство было печатью его детства, но он больше не покорится. Пачеко действовал не один – это очевидно.
Свои интриги он плел наверняка по указанию свыше. Против Габриэля действовали темные силы, и он не склонит покорно голову и не оставит Аду одну.
Он будет вынужден выбирать между ее безопасностью и соблюдением правил ордена. Опять. Только сейчас, когда орден вдруг показался дьявольским местом, наполненным ненадежными наставниками и шпионами, его выбор стал прост.
Впрочем, для начала надо узнать, куда ее пристрастие может завести их.
Ада теребила край рукава, тонкая вышивка стала расползаться под ее обломанными ногтями.
– Почему ты это сделал?
– Он причинил тебе зло.
Ее глаза заблестели.
– Я сама его себе причинила.
– Фернан разрушил все, чего мы добились, – возразил он, его голос был почти рычанием. – Я показал ему, что такие поступки не проходят без возмездия.
– Я ничего не добилась, Габриэль.
– Боюсь, я должен согласиться с тобой.
Ада вскинула голову, в ее глазах была боль.
– Ты согласен?
– Да.
Он встал с пола и помассировал поясницу. Острая боль под пальцами в разрываемых ранах заставила его остановиться.
