А кавказец поднимает мой ГШ. И вместе с напарником осторожно приближается ко входу в соседнюю комнату.
Там, в темноте, затаились Катя и Мак. Слепые и беспомощные. Свет! Они должны включить свет!
Я пытаюсь крикнуть, но вместо крика получается шёпот.
В руках у Джона граната.
– Свет! – выдыхаю вместе кровью. Нет, не услышат…
Кавказец оборачивается и лыбится уголком рта. Кажется, понял. Зрачок пистолета снова заглядывает мне в глаза. В последний раз.
Выстрелы раскалывают тишину. Но у него же глушитель?… Почему, судорожно нажимая спуск, кавказец оседает на пол? С перекошенным, мертвеющим лицом…
Пули свистят надо мной и рвут в клочья мягкую обивку кресел. В ответ на щелчки ГШ громогласно разговаривает «стечкин». Откуда-то из угла комнаты.
Напарник Джона в разбитых «ночниках» уже уткнулся головой в диванный валик. А кавказец всё стреляет. Даже мёртвый. Пока есть пули в обойме.
Тишина.
Кто-то ползёт ко мне, тихо зовет:
– Таня…
Это не Мак и не рыжая.
– Таня…
Я могу только простонать в ответ.
Он склоняется над мной. Лицо, покрытое едва присохшими ранами. Шея, руки в бинтах. Я знаю это лицо… Наверное, у меня бред…
– Ты пришла. Ты послана нам…
Он прикасается ко мне, чувствует под пальцами кровь и вздрагивает:
– Всё будет хорошо…
Неясное шевеление в наваленных посреди комнаты телах. Он оборачивается и стреляет. Кажется, опять не промахнулся.
– Слепень… Ты видишь… в темноте?
– Я слышу, Таня. Я привык.
Пытаюсь приподняться. Не получается. Какой-то звон в ушах. И даже «ночники» не могут разогнать тёмные круги перед глазами…
Он на ощупь хватает подушку с дивана, подкладывает мне под голову, шепчет:
– Мы обязательно выберемся отсюда. Вместе. Ты позволишь мне идти за тобой?
– Зачем?
– Ты послана нам. Ты – наша надежда.
– Я умираю… Слепень.
Он плачет. Странное зрелище – мужские слёзы. Это неправильно…
– Так тяжело бродить во тьме, Таня… Я отвык от света. Когда в первый раз ты пришла, я не понял… Но теперь знаю. Ты спасёшь нас.
– Даже себя… не спасла…
– Тогда в метро… он приказал собакам. Они бы меня растерзали. Ты не дала. Ты запретила им.
Бедный, наивный преподаватель философии… Я молчу. Говорить нету сил.
Вспыхивают, постепенно разгораясь, неоновые лампы. В ту же секунду из соседней комнаты показываются торчащие вихры и ствол «беретты».
Разлепляю губы… Я шепчу, но меня не слышат.
Слепень, щурясь от яркого света, быстро оборачивается. Стрелять он не собирается. Но в руке у него по-прежнему пистолет. И рыжая жмёт на курок. Без колебаний.
Слепень падает.
– Нет! – наконец вырывается из моих лёгких. Отчаянным усилием я приподнимаюсь и сажусь, привалившись к ножке кресла.
– Он – не враг, слышите вы…
Кашляю, выплёвывая тёмные сгустки. Опять могу вздохнуть полной грудью.
Катя и Мак неуверенно приближаются, переступая через тела. Мак хватает вывалившуюся из руки кавказца гранату. Рыжая не сводит взгляда со Слепня – испуг, тщательно скрываемый под напускной грубостью.
– Что ж он, придурок, ствол не бросил…
Склоняется над длинной фигурой:
– Ещё дышит. – Кусая губы, она отходит. – Я оружие соберу…
Пистолет «философа» лежит рядом. Я поднимаю его. И вдруг осознаю, что рука слушается меня. Вместо боли – лёгкое жжение… Сдвигаю «ночники», задираю рукав куртки. Брови Мака изумлённо ползут вверх.
– У тебя…
Края раны стягиваются. Прямо на глазах.
Паренёк таращится, утратив дар речи, и слегка отступает. Рыжая, собиравшая оружие в кулёк, удивлённо поднимает голову.
Встаю, шатаясь, и сбрасываю пробитую, набухшую от крови куртку. Со второй рукой то же самое. Поворачиваюсь спиной к Маку:
– Что видишь?
– Так не бывает…
Странное тепло растекается у меня по коже. Внутри будто полыхает необжигающий огонь.
Рыжая подходит и касается рукой моей спины:
– Две пули… Да?
Голос у неё совсем робкий.
– Хватит, – передёргиваю я плечами и отступаю. – Номер бабы Дарьи помнишь?
Голова кружится. И слабость, будто прошла пятьдесят километров. Опускаюсь на диван. Передохнуть бы. Вот только со временем у нас не очень. Те из девяти, кто уцелел и выскользнул наружу, наверняка успели вызвать подкрепление…
Катя, открыв экранчик трофейной «мыльницы», бойко стучит по клавиатуре. Спустя минуту огорченно вздыхает:
– Нет связи.
Я надеялась, хоть здесь Джон оборудовал себе что-то вроде ретранслятора. Поднимаю глаза… Ага, плоская коробочка на потолке, к ней несколько проводов. Чёрт его знает, почему всё это не работает…
Встаю с дивана. Привал окончен.
– Идём наверх.
Сколько их там? Не считая Джона и его напарника – на полу шесть мертвецов. Значит, трое? Может, и больше. Просто они не рискуют соваться сюда без «ночников».
Я снимаю с одного из трупов камуфляжную куртку. Ростом бывший владелец – аккурат в два метра, в плечах – соответственно. Так что из его куртки получается балахон, хорошо скрывающий подробности моей фигуры. В глазах Мака мелькает едва заметное разочарование. И всё-таки паренёк стал меня побаиваться. После «чудесного» исцеления.
Напяливаю снятые с другого мертвеца кроссовки. Сорок второй размер. Меньше здесь не найти.
Оглядываюсь на Слепня. Под грязными бинтами шевельнулся кадык. Пока живой… Но на сером плаще медленно расползается тёмное пятно. Собаки его пощадили, а люди нет… Теперь понимаю, почему не заметила его, когда вошла. Он лежал там, в дальнем углу, на низенькой кушетке. И, наверное, сразу узнал мой голос. Слух-то у него хороший…
Отворачиваюсь… Я знаю, ему ничем не поможешь. Но всё равно чувствую себя предательницей…
Рыжая кое-что упустила. Подхожу к телу Джона и стаскиваю целёхонькие «ночники». На всякий случай, не доверяя Кате, опять ощупываю его карманы.
Новенькая «мыльница» – «made in USA» в титановом корпусе. Пропуск на имя «Мовлади Кадыгова». И, это забавно – удостоверение гражданского сотрудника миротворческого контингента.
Ясно, почему в Москве так бойко идёт торговля людьми.
Но самая важная находка – совсем невзрачная. Маленький значок в форме черепа со змеёй, привинченный с внутренней стороны куртки. Значок «серого батальона». Полгода назад Гусаков официально распустил их. А неофициально…
