— А я бы от экс-бокс вовсе даже не отказался.
— Классное послание, кореш, — говорит Майк. — Я хоть сейчас на демонстрацию готов выйти. А что ты теперь делать будешь?
— Теперь, — нахмурился Клык и сосредоточился на новом и-мейле, — теперь мы отправляемся в Германию.
На то, как скачет его сердце при одной мысли, что он увидит ее снова — всех их увидит, — Клык старается не обращать внимания. Он, конечно психанет, если этот ее кретин по-прежнему с ней. Но есть кретин или его нет, раскалывать стаю было нельзя. Если настает конец света, в последний час им надо быть вместе.
Здорово, Макс. Летим. Надеюсь, это не шутка.
Клык.
И он нажал на клавишу отправления.
96
Помнишь, дорогой читатель, старинное выражение: в каждой шутке есть доля правды. А теперь рассуди, пожалуйста, где шутка, а где правда. И, главное, где доля чего?
Вот смотри: мы в подземелье в Германии, прикованные в каземате. Моя мать — патологическая ледышка с каменным сердцем. Да еще псих ненормальный, обуреваемый манией величия. А лучший друг с половиной моей стаи откололся и ударился в бега.
Так где тут получается шутка, дорогой читатель? И если есть во всей этой катавасии доля правды, то какая она, эта правда?
— Макс, ты опять что-то бормочешь, — голос у Надж совсем усталый.
— Прости, — я вздыхаю и поднимаюсь на ноги.
Все мы за одну ногу прикованы цепями к каменной стене. Цепи длиной футов восемь. Так что можно немного ходить. Видишь, мамашка-то у меня оказалась мягкосердечная. Могла бы ведь и за обе руки приковать, и на короткую цепь посадить. Ан нет, пожалела.
Я имею в виду, что, коли мне подай доказательство ее материнской любви, так вот оно и есть, доказательство это. Правильно я говорю?
Тотал подтянулся и, когда я мимо него проходила, ласково и нежно ткнулся мне мордой в ногу и тихонько укоризненно тявкнул:
— Опять бормочешь.
— Больше не буду.
Отодвигаюсь от них подальше, сколько моя цепь мне позволяет.
Вот тебе, пожалуйста, дорогой читатель, картинка. От моего отчаяния и горя даже моя стая с ума сходит. Я не могу быть им поддержкой — только хуже делаю. А помощи у Клыка кто попросил? Кто его вернуться умолял? Я написала ему, потому что не могу без него больше. Он мне нужен. Так что, дорогой читатель, твоя несгибаемая Максимум Райд оказалась на поверку просто слезливой и бессильной дамочкой.
Что, удивлен? Не видел меня еще в такой «отличной форме»? Я и сама себя еще такой не видела. Мне и самой все это в новинку.
— Ты раньше не бормотала себе под нос все время. Что с тобой? — Ари подползает ко мне поближе.
— Я раньше была в своем уме, а теперь чуток сбрендила.
— А-а-а, понятно…
Смотрю, как он водит пальцем по полу и неожиданно вспоминаю, как он сказал мне, что не умеет читать.
Я знаю, он пристально за мной наблюдает, и медленно рисую по грязи большую букву «А». Потом «Р». И еще «И».
— Смотри, так пишется «АРИ». — И снова пишу, теперь уже все буквы вместе. — Давай теперь ты.
Он начинает медленно выводить «А», но останавливается, не дописав перекладины:
— Зачем мне теперь это?
Он прав, зачем? Срок его вот-вот истечет. Какая теперь разница, умеет он писать или нет?
— Имя свое писать всегда надо уметь. В любых обстоятельствах. — Голос у меня крепнет и, как ни странно, звучит вполне убедительно. И я снова подталкиваю его руку к полу. — Давай, сначала «А».
Сосредоточенно, неуклюжей лапой Ари выводит корявое асимметричное «А».
— У пьяной обезьяны лучше получится. Но ничего, на первый раз сойдет. Давай теперь «Р».
Он принимается за «Р». Но сначала рисует ее задом наперед.
