Дан
– Ты нарушил законы воинства Христова. – Черные глаза Шпренгера сверкали злобой.
– На дыбу его! – сладко протянул Инститорис.
– Благодарю тебя, брат Генрих, за истинно христианское милосердие. – Дан поклонился, исподлобья глядя на толстого инквизитора, и тот, как всегда спасовал, отвел глаза.
– Ты забываешься, Клинок. – В голосе Шпренгера звучала плохо сдерживаемая холодная ярость.
Дан промолчал. Он понимал: сейчас его жизнь висит на волоске. Да что там, был уверен: ему инкриминируют, как минимум, пособничество несчастному травнику и сожгут вместо старика. Средневековое правосудие… Но и молча терпеть весь этот бардак он не собирался.
– Ты во всеуслышание объявил колдуна невиновным! Взял на себя решение суда!
– На костер!
– Ты подверг сомнению правоту инквизиции!
– В тиски! В ошейник!! Кожу содрать!!! – визжал Инститорис.
– Подожди, брат Генрих, – досадливо поморщился Шпренгер. – Я хотел бы разобраться. Скажи, Клинок, зачем ты это сделал?
– Он не вервольф, – угрюмо проговорил Дан.
– Откуда ты знаешь?
– Адельгейда тоже не была ни вервольфом, ни ведьмой.
– Она призналась в оборотничестве! – возмутился Инститорис.
– Они все признались. А вервольф как убивал, так и убивает.
– Это ведьмы и колдуны! – Инститорис брызгал слюной. – Святая инквизиция не ошибается! А если и ошибается, то одной девкой меньше, одной больше, неважно. Важно другое: не пропустить ведьму, искоренить зло!
– Сильно сказано, – одобрил Дан. – Главное, логично.
– Брат Генрих, все же остановимся на первом постулате, – крякнул Шпренгер. – Инквизиция не ошибается. Или ты считаешь иначе, Клинок?
Дан без страха посмотрел в черные глаза:
– Поиски вервольфа зашли в тупик, брат Яков. Мы хватаем случайных людей.
– Пускай! – перебил Инститорис. – Значит, сожжем весь город! Когда-нибудь попадется и вервольф!
– А лучше – все княжество, – скривился Дан. – Или весь мир. Тогда уж точно одним из казненных окажется оборотень. Не желаешь начать с себя, брат Генрих?
– Ты хочешь искать вервольфа, Клинок? – горько усмехнулся Шпренгер. – Что ж, возможно, аресты тебе проводить еще рано, ты не закален в борьбе со злом. Хорошо, я отправляю тебя и твой отряд в помощь Волдо. Надеюсь, так ты будешь полезнее инквизиции. И помни: я прощаю тебя в последний раз. Иди, да поможет тебе Господь.
Инститорис метнул в Шпренгера злобный взгляд, тот лишь развел руками. Дан по очереди поклонился инквизиторам, подарив брату Генриху улыбку, больше похожую на оскал.
«Андреас прав, – думал Дан, выходя из пыточной. – Инквизиторы не трогают меня только из-за любви горожан. Народ и так встревожен, казнь Клинка инквизиции вызовет еще больше недоверия к церковникам. Пожалуй, с инквизиторов станется еще и объявить «посланника Божьего» главным охотником на вервольфа, а потом свалить на меня все неудачи». Утешало лишь одно: он действительно спас старика-травника, теперь Шпренгер с Инститорисом вряд ли решатся его схватить – ведь от имени инквизиции он объявлен невиновным.
Волдо нашелся в караулке при ратуше, резался в кости со сменившимися стражниками. При виде Дана нахмурился:
– Клинок? Думал, ты уже в тюрьме. Говорят, ты в Шильфхоре дел наворотил…
– Вместе со своими ребятами отправлен отцом Яковом в твое распоряжение, – бодро отрапортовал Дан.
– Хм. – Волдо пренебрежительно скривился. – Зачем мне четыре молокососа? Чтобы схватить на четыре бабы больше?..
Стражники с интересом прислушивались к их диалогу. Заметив это, Волдо поднялся, отшвырнул кости:
– Игра окончена. Сегодня в пять часов у входа в ратушу, Клинок. Испытаем тебя и твой отряд в деле.
* * *
Здесь, на окраине, жили самые бедные равенсбуржцы. Маленькие грязные лачуги, груды мусора на улицах, в которых рылись крысы – даже они здесь выглядели тощими и голодными.
– Почему именно сегодня? – спросил Дан.
– Он не убивал уже две ночи. – Волдо сплюнул под ноги. – Больше он никогда не выдерживал.
– Хорошо. Но почему здесь?
– Вервольф всегда нападает в разных местах. Здесь он еще не бывал.
Дан пожал плечами. Волдо может устраивать засады наугад сколько угодно – по теории вероятностей это приблизительно то же, что пытаться предугадать выигрыш в рулетку. Вервольф может появиться где угодно.
– У меня есть козырь, – добавил солдат, усмехнувшись. – Сейчас поймешь.
Смеркалось, улица опустела – здесь тоже боялись оборотня. За крошечными, затянутыми пергаментом окнами разливался слабый желтый свет – у обитателей окраины не было денег на масло и воск, здесь жгли дешевые сальные свечи.
Волдо толкнул дверь одного из домов:
– Пошли.
В тесном вонючем жилище было холодно – огонь в очаге не горел. На столе чадила и потрескивала единственная свеча. У окна стоял лучник из ближних, наблюдал за улицей через дыру в пергаменте, высасывавшую из дома последнее тепло, еще двое замерли по обе стороны двери. Семья – немолодая пара и пятеро оборванных детей – жались у стены на лавке. Хозяйка, плача, обнимала хорошенькую девушку лет пятнадцати. Волдо мрачно кивнул на нее:
– Помнишь охоту на волков в Ребедорфе? Вот наша овечка.
«На живца» решили брать. Ход, конечно, хороший – учитывая острое обоняние зверя, он должен учуять девчонку с любого конца города. Только вот использовать в таком мероприятии неподготовленного человека – почти наверняка обречь его на смерть.
Дан не раз участвовал в ловле «на живца». Когда Энск терроризировал маньяк, убивавший молодых привлекательных женщин, по самым темным улицам ходили переодетые оперативницы. Каждую «вела» группа из трех человек. Настя тоже прогуливалась по ночному городу в супермини и кофточке с откровенным декольте, чем заставила Дана изрядно побеспокоиться. Прежде чем подонка поймали, тот успел зарезать одну из подставных девчонок – напал сзади, отключил одним ударом, затащил в подворотню. Когда поддержка подоспела, девушка уже была мертва. Это специально подготовленная, проинструктированная оперативница против обычного, пусть и ненормального, мужика. А здесь – несчастный запуганный ребенок против зверя. Возможно, если засада организована правильно, вервольфа удастся взять, но «овечка» наверняка погибнет.
– Ее родителям хорошо заплатили, – мрачно сказал Волдо. – Они сами согласились. Не смотри так, Клинок. Мне это тоже не по нутру, но лучше уж пусть она одна, чем еще многие.
