— Класс… — только и выдохнул Ванька, провожая зачарованным взглядом роскошную машину с бешеным водителем. Куда тот ехал, мы так и не узнали, потому что автомобиль вынесся из двора на такой же скорости и мгновенно исчез из виду.
— Я не человек! — раздался знакомый и очень пьяный голос. — Я — плесень! Белковая плесень на этой земле! Я думал, что я… А я!.. Потому что ты меня… А я тебя… А ты всегда меня обманывала… использовала…
— Ага, — вздохнула я. — Особенно когда тебе алименты в Гондурас посылала…
— В Эквадор! Я был в Эквадоре! И ничуть об этом не жалею! Ясно? Тебе ясно?
— Да ясно, ясно… — Я чуть придержала Илью рукой, чтобы он не упал на Ваню и на застывшего в ужасе около своей отполированной машины Кирилла Сергеевича. — Ты что пришел-то, Гондурас, а?
— Эквадор! Эквадор… Э-эх… — Илья вдруг всхлипнул и махнул рукой. — Вот так всегда… Пришел, чтобы жить с тобой наконец, Анастасия Коростылева… На-ко-нец! На весь конец нашей жизни! Ясно? А ты… Гондурас!.. А я… Эх, Настька…
Я увидела, что вся спина его любимой черной куртки — дорогой, но очень похожей на кожезаменитель — испачкана чем-то красным, вроде томатной пасты, густой, с кусочками лука, перца… Соус Карибских островов…
— Ты очень грязный, Илюша, — негромко заметила я.
— Зато ты очень чистая! — горько усмехнулся Коркин. — Вот это кто? Кто?! Думаешь, я не знаю? Это — кто? — Он широким жестом указал на отступившего на шаг Кирилла Сергеевича и чуть не упал.
— М-м-м… Кирилл Сергеевич, — слегка поклонился тот и сделал движение, намереваясь протянуть Илье руку. Но потом, похоже, передумал и почесал этой рукой ухо. — Я — хороший друг Анастасии. А вы, простите?..
— Э-эх! — Илья тоже почесал голову.
Я не выдержала и засмеялась.
— Может, вам в баню вместе сходить? Обсудить, как да что?
Они, вытаращив глаза, смотрели на меня и друг на друга. А я приветливо помахала рукой соседке, живущей этажом ниже. Она прошла мимо нас, ведя на поводке серого крупного кота с короткой, очень густой шерсткой, широкой симпатичной мордой и ярко-оранжевыми глазами. Британец… Конечно, эта порода называется британец. Умный, привязчивый и не очень пушистый.
Соседка оглянулась, посмотрела на обоих моих кавалеров и показала большой палец. Потом увидела огромный букет белых роз на капоте автомобиля и подняла большой палец на второй руке. Я развела руками и, чуть подумав, тоже показала большой палец, кивая на ее британца. Соседка величественно улыбнулась и пошла дальше, слегка колышась большим, мягким телом под длинным платьем. Она шла, а рассыпанные на черном фоне ее платья оранжевые и малиновые цветы медленно шевелились, заворачиваясь широкими гладкими лепестками" и снова расправляясь вместе с легкой струящейся тканью.
— Мам, — позвал меня Ваня. — Я писать хочу. Пошли домой.
— Пойдем, сынок, — Илья попытался увести Ваню к ближайшему кустику, — не надо терпеть!
Ваня вырвался и взял меня за руку. Я сделала два шага к подъезду и решительно вернулась за букетом.
— Все, друзья, сегодня уже нет сил… Ни на что. Даже на «Лидо ди…» Как ресторан называется?
— «Лидо ди Езоло», — сдержанно ответил не очень довольный всем происходящим Кирилл Сергеевич.
Илья просто помахал сцепленными в кулак руками над головой, очень стараясь, чтобы это выглядело независимо и хамски. Я послала воздушный поцелуй, особенно не адресуя его никому, и не оборачиваясь пошла к подъезду. Уже захлопнув дверь, я услышала вызывающе-громкое:
— «Путана — путана — путана…»
Была когда-то такая ужасная песня во времена нашей юности. Я понадеялась, что это кричит не Илюша. С чего бы ему называть меня так? Хотя это, конечно, лучше, чем плесень.
* * *
Той ночью мне приснился удивительный и странный сон.
Я отчаянно обнимала Илью, почему-то ставшего маленьким и толстым, и знала, что никогда его больше не увижу. Я чувствовала под своими руками его напрягшуюся спину, туго обтянутую белой рубашкой, на которой были отчетливо видны следы моей крови.
У меня не было никакой раны, но я точно знала, что кровь — моя. И от этого мне было еще печальнее. Я обнимала его в последний раз, а он как-то небрежно посмеивался и не знал, как больно мне прощаться с ним.
Потом я изо всех сил старалась взлететь, убегая от Кирилла Сергеевича. Мне это почти удалось, но земля как будто тянула меня к себе, и время от времени мое тело снова обретало вес и устремлялось вниз, к земле, где мчался на своем сверкающем автомобиле Кирилл Сергеевич. Я даже видела сверху, как блестят его вспотевшие залысины, и мне было его очень жалко, потому что я знала, что ему меня никогда не догнать. Ему никогда не попасть в эту прозрачную, легкую пелену облаков, в которой я лечу, не чувствуя вокруг себя потоков воздуха.
Зато я чувствовала, как крепко в меня вцепился Ваня и не отпускал — до самого утра.
— Вань, а не страшно ночью бродить в одиночку по квартире? — спросила я его утром.
— Так я же не бродил… Я к тебе бежал, — резонно ответил он.
— А зачем?
— Не зачем, а от чего, — грустно опустил глаза Ваня.
— Отчего же, сынок? — Я поцеловала его волосы, так еще приятно пахнущие детством.
— От страха, — честно сказал он, прижался ко мне и неожиданно спросил: — Мам, а Каштанчик женат?
— Конечно, нет, — ответила я.
— А почему?
— Потому что я с ним в пятом классе в театр не пошла.
— Ну какая же дура! — искренне сказал Ваня. — Машина, конечно, у него не очень, но я думаю, тебе надо сходить с ним в театр.
— Ты точно знаешь? — спросила я.
Ваня улыбнулся. И ничего мне не ответил. А я подумала: хорошо, когда у тебя остаются еще два варианта. Целых два.
Я вздохнула и решительно набрала Левкин номер.
— Жалко, что все так грустно, — неожиданно сказал Ваня, так и стоявший рядом.
— А как бы ты хотел, чтобы было? — Я услышала, как Левка ответил «Слушаю», и нажала клавишу отбоя.
— Ну… — Ваня показал руками что-то очень большое над собой и вокруг себя. — Чтобы… чтобы ты всегда смеялась.
— А в небе всегда светило солнышко, да, Вань?
Он совершенно серьезно кивнул и спросил:
— А так нельзя? Так не бывает?
Он ждал ответа. Я знала, что должна сказать ему правду. И я ответила:
— Так бывает, Ванюша.
Я посадила его к себе на колени и обняла. Вот оно, мое большое — надо мной и вокруг меня… Любит, ревнует, страдает оттого, что я мало смеюсь. И очень, очень быстро растет. Быстрее, чем я успеваю что-либо понять о себе, о нем и о том, сколько же на самом деле в году солнечных дней.
