быть использовано против него. Затем следовало описание внешности и эмоционального состояния несчастного старика. «Арестант схватился за железные прутья, чтобы устоять на ногах, он то краснел, то бледнел и так страшно менялся в лице, что один из стражников предложил ему стакан воды, от которого он отказался. Это немолодой человек крепкого сложения, с суровым и угрюмым лицом».
– Бедный, бедный Диксон! – простонала Элеонора, выпустив газету из рук.
Она готова была разрыдаться, если бы не запретила себе лить слезы, покуда не дойдет до конца и не уяснит весомость обвинений. Осталось одолеть всего несколько строк: «В одну минуту показалось, что арестант хочет сказать что-то в свою защиту; но если он и хотел, то передумал, и в ответ на соответствующий вопрос мистера Гордона (мирового судьи) промолвил только: „У вас все одно к одному и все против меня, джентльмены, и значит, такой расклад всех устраивает, потому не стану смущать вас своими речами. Мне нечего добавить“. Как обвиняемый в убийстве, Диксон предстанет перед ассизным судом в Хеллингфорде; слушания начнутся седьмого марта. Председательствующие – барон Раштон и судья Корбет».
«Судья Корбет!» Слова эти пронзили Элеонору словно острый нож. Она безотчетно встала, как будто внутри у нее разжалась тугая пружина. Молодой человек, любовь ее юности, и старый слуга, почти не отходивший от нее в те далекие дни, – эти двое, некогда связанные друг с другом пусть не дружескими отношениями, но давним и близким знакомством, теперь сойдутся в качестве судьи и подсудимого! Она понятия не имела, к каким умозаключениям пришел мистер Корбет после ее частичного признания, когда она дала ему понять, что над ней, над всем их домом нависла угроза бесчестья. Всего пару дней назад Элеонора без труда вспомнила бы каждое слово, сказанное ею тогда, но сейчас в памяти всплывали только факты – слова забылись, и для чего пытаться их восстановить? В конце концов, «судья Корбет» – не обязательно Ральф. Один шанс из ста, что это другой человек.
Пока она в своем спутанном сознании взвешивала разные за и против, из коридора донеслись негромкие шаги и приглушенный шепот. Счастливым людям с чистой совестью пора было ложиться спать. Кто-то проследовал мимо ее двери. Но в следующую минуту к ней постучали. Прежде чем открыть, Элеонора на мгновение прижала горячие ладони к вискам. За порогом стояла миссис Форбс в красивом вечернем платье, с зажженной лампой в руке.
– Можно мне войти, душенька? – спросила она (сухие, плотно сжатые губы Элеоноры явно противились словам согласия, не шедшего прямо от сердца). – Я так огорчена печальными вестями, которые доставил нам каноник, и так хорошо понимаю ваши чувства! Мы с девочками только сейчас говорили, что легко можем поставить себя на ваше место: каково было бы наше потрясение, если бы вдруг выяснилось, что всю жизнь проживший подле нас старик Дональд – тайный убийца! Наш Дональд так же похож на злодея, как тот почтенный седовласый старец, который навещал вас в Ист-Честере.
Элеонора поняла, что отмолчаться не получится:
– Для меня это страшный удар… Бедный Диксон! И ни единого друга рядом, даже мистер Осбалдистон свидетельствовал против него! О боже, боже! Зачем только я поехала в Рим?
– Полноте, голубушка, нельзя во всем видеть личную драму. Как ни горько нам обманываться в людях, это еще не конец света, хотя на вашу долю выпало поистине жестокое прозрение. Однако думать, будто ваша поездка в Рим каким-либо образом могла…
Миссис Форбс изобразила на лице некоторое подобие улыбки, желая подчеркнуть абсурдность этой идеи и тем самым изгнать из чувствительного сердца Элеоноры всякое поползновение упрекать себя в случившемся, но Элеонора не дала ей договорить:
– Миссис Форбс!.. Каноник Ливингстон сказал вам, что я выезжаю завтра утром? Мне надо как можно скорее вернуться в Англию и попытаться помочь Диксону.
– Да, он сообщил нам о вашем намерении, отчасти поэтому я и нарушила ваш покой. Мне кажется, душа моя, вы заблуждаетесь, полагая себя обязанной сделать больше, чем уже сделала от вашего имени мисс Монро, – наняла лучшего адвоката… словом, не поскупилась, чтобы облегчить участь подозреваемого. Что еще вы могли бы предпринять, даже если бы оставались на месте? К тому же суд, скорее всего, состоится раньше, чем вы доберетесь до дому. И что тогда? К тому времени вашего старичка либо оправдают, либо осудят. В первом случае ему обеспечено полное сочувствие общества, которое всегда готово поддержать неправедно обвиняемого. Но если суд признает его виновным, бедная моя Элеонора, для вас много лучше было бы находиться здесь, подальше от всего, и надеяться, что расстояние смягчит удар, когда вы узнаете о страшном конце несчастного, которого столько лет почитали достойным человеком.
На это Элеонора с прежней нетерпеливой решительностью, столь чуждой ее обычно мягкой и покладистой манере, сказала:
– Прошу вас, позвольте мне хоть раз в жизни самой решать, что для меня лучше. Не сочтите меня неблагодарной. Я не хочу обидеть вас, ей-богу, вы всегда были так добры ко мне, милая миссис Форбс! Но я должна вернуться… И чем больше вы меня отговариваете, тем больше я убеждаюсь в своей правоте. Утром отправлюсь в Чивиту, а там посмотрим. Здесь мне все равно покоя не будет.
Миссис Форбс молча воззрилась на нее. Под ее строгим, неподвижным взглядом Элеоноре стало не по себе. В действительности этот взгляд выражал лишь растерянность миссис Форбс, которая не могла решить, стоит ли ей ради блага Элеоноры продолжать свои увещевания – несмотря на фиаско первой попытки – или отпустить ее с миром и не мешать ей готовиться к отъезду. Элеонора сама положила конец ее сомнениям:
– Вы всегда были так внимательны ко мне, так ласковы… Ведь вы не откажете мне в своем добром расположении? О, прошу вас! А теперь, милая миссис Форбс, оставьте меня одну – нет больше сил говорить об этом! – и помогите мне выехать на рассвете. Я буду век молиться за вас, благослови вас Бог!
Против такой просьбы миссис Форбс устоять не могла. Нежно обняв и расцеловав Элеонору, она пошла к дочерям, которые в ожидании сгрудились в ее спальне.
– Мама, ну как она? Что говорит?
– Она страшно взволнована, бедняжка! И так уверила себя, что обязана вернуться в Англию и помочь злосчастному старику! Боюсь, нам ее не переубедить. Наверное, пусть уже едет!
Хотя миссис Форбс наняла горничную сопровождать Элеонору в пути, каноник Ливингстон не желал отпускать ее в Англию без дружеской поддержки, а ей после всех треволнений не хватило воли сопротивляться его настойчивости. Сама она
