Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Однажды, уже после разведки, мы готовились пересечь дорогу. Разведчики доложили, что фрицев поблизости нет, проезжают редкие машины, а дорога свободна. Илюшин долго колебался, потом послал меня и Леонтия Беду. Приказал обследовать участок шириной не меньше километра, для чего был выделен единственный в роте бинокль. Чутье капитана не подвело. В низинке мы разглядели небольшую бронемашину «хорьх». Машина так себе, с тонкой броней, зато с 20-миллиметровой пушкой, которая расшлепала бы нас за километр и за полтора. Да и не просто так прятался в соснячке этот броневик. Значит, где-то на высотке лежал пулеметный расчет. А «хорьху» вынырнуть из низины и рвануть нам наперерез — считанные минуты.
Пошли искать переход в другом месте. Не с нашими силами и шестью ранеными вступать в бой. Хотя вступали. Но попозже. А дорогу перебежали в темноте под дождем. За эти дни, пока шли к своим, много чего нагляделись.
На лесной дороге немецкие танки, видимо, догнали отступающую колонну грузовиков. Огромные американские «студебеккеры», наши ЗИС-5 и «полуторки» как шли, так и остались, размочаленные, искореженные, перевернутые набок. Некоторые сгорели. В одном месте среди остовов грузовиков застыл немецкий танк T-IV. Непонятно, или попал под взрыв боеприпасов, которые везли на грузовиках, или кто-то шарахнул по нему противотанковой гранатой, а огонь довершил дело. Башню приподняло, вырвало одну половинку бортового люка, командирский люк торчал, как спекшийся блин.
Но немец сгорел только один, а грузовиков мы насчитали три десятка. И что страшнее — многочисленные трупы наших солдат. Меня поразило, что все они были разуты. Окровавленное тело в шинели или гимнастерке и босые желтые ступни. У кого ботинки с обмотками, даже и обмотки содрали.
— Пара штук обмоток и бабе юбка, — пояснил Грищук и спросил Илюшина: — Если мародера увижу, стрелять можно?
— Стреляй.
Но мародеры уже смылись, а над дорогой вперемешку с гарью висел густой запах разлагающейся плоти. Лежали и молодые и старые. Для меня тогда тридцать лет — старый. С некоторых стащили шинели и гимнастерки, наверное, не сильно попорченные. Пилоток и шапок я тоже ни у кого не видел. Зато немало тел были раздавлены гусеницами, разорваны снарядами — лежат туловища, руки, ноги отдельно, и тучи мух.
Торопливо прошагали мы эту мертвую зону. Может, и была надежда разжиться харчами, патронами, но местные все подчистую сгребли. А хоронить погибших и речи не было. Их, бедолаг, человек двести, а может, и триста лежали. Целый ров копать. Похороним. Не дадут немцу долго наступать. Когда миновали последний грузовик, с выбитым задним мостом и сгоревшим кузовом, Илюшин свернул самокрутку и, зло вращая глазами, сказал:
— Бить их, сволочей, надо!
Я промолчал. Болела изодранная колючками спина, которую я свез еще под обрывом.
— Че молчишь, Николай?
— А че, мне «ура» кричать? Обдумаем, сделаем засаду. Может, подстережем грузовичок или пару подвод.
— Немцев надо бить обязательно, — гнул свое Илюшин. — И не только из-за мести. Когда к своим выйдем, отчитываться заставят. В уклонении от боя обвинят.
Но в тот день наша ощипанная рота едва не пропала. Зазевались. Рвануло метрах в сорока в стороне. Потом ближе. Короткоствольная с массивным щитом «семидесятипятка» поймала нас в прицел, когда мы, усталые, потерявшие осторожность, переходили лощину. Спасли нас кусты, высокая трава и то, что немцы тоже припоздали. Мы уже приближались к опушке сосняка, когда взорвался первый снаряд.
— Бегом, — кричал Илюшин.
Люди припустились во всю прыть. И носильщики, тащившие Фролика, не отставали. С пятисот метров лупила по нам осколочными снарядами не слишком скорострельная пушка и стучали винтовочные выстрелы. Две трети людей втянулись в лес, когда очередной снаряд ахнул, накрыв бойца. Я на секунду приостановился. На краю сырой дымящейся воронки лежал обрубок, а перебитую скрученную винтовку отбросило мне под ноги.
Застыл на секунду и бросился дальше, подгоняя отставших бойцов. Вломились в лес и долго бежали, слушая, как равномерно, каждые шесть-семь секунд рвутся снаряды. Потом стихло. Через пару километров присели, сворачивая из остатков табака самокрутки. Оживленно и чересчур громко переговаривались. Повезло. Про убитого как-то не вспоминали. Будь артиллеристы порасторопнее, досталось бы нам. Легко ранило еще одного бойца, а терпеливому Фролику, как ножом, располосовало осколком брючину и кожу на бедре. Наш лекарь, Ваня Сочка, с прибаутками перевязал раны обоим пострадавшим.
Фамилию убитого никто вспомнить не мог. Сгинул парень, словно без вести пропал.
— В штабе батальона найдутся бумажки, — не очень уверенно сказал Афанасий.
А через день, как и обещал Илюшин, подстерегли мы немца.
Это случилось после полудня. Двадцать два человека, оставшиеся от некогда образцовой роты, представляли зрелище убогое. В ободранных шинелях, ватниках и гимнастерках, небритые, закопченные дымом смолистых дров, на которых мы безуспешно сушили наше обмундирование. Зато почти все, даже раненые, имели при себе оружие. Правда, втягиваться в серьезный бой мы не могли. На руках шестеро раненых и патронов не так много.
Несмотря на строгий запрет ротного, обессилевшие бойцы выбрасывали трофеи, тяжелые штык-ножи, украдкой швыряли в кусты каски, обойму-другую казавшихся лишними патронов. Забывали, что на войне лишних патронов не бывает. Прекратили выбрасывать боеприпасы лишь после того, как разозлившийся Илюшин едва не пристрелил тыловика Степана, ходившего со мной в разведку. У него распухла ладонь, сильно болели культяпки пальцев. Даже карабин казался ему непомерной ношей.
— Надо их встряхнуть, — выворачивая карманы, сопел Илюшин, тщетно набирая крошки табака хоть на маленькую самокрутку.
Самокрутку свернули одну на четверых, с помощью Леонтия и Ивана Сочки.
— Голодные, как собаки, ноги едва тащат, — сказал я.
— Если голодные, значит, злые, — немедленно отреагировал Илюшин. — Немцев зубами рвать будут. И жратву добудем.
Оставив раненых и наиболее обессилевших людей в лесу, пошли к дороге. Всего человек двенадцать с единственным ручным пулеметом. Снова чуть не вляпались. На этот раз кое-как увернулись от своих. Две тройки штурмовиков Ил-2, вынырнувших из-за деревьев на низкой высоте, выпустили по нам штук пять ракет и промчались дальше. Повезло, что вовремя залегли. А два «Яка», ходившие ножницами над штурмовиками, время на нас терять не стали. Пронесло!
Дорога была второстепенная, почти пустая. Лежали часа три. То мотоцикл промчится — слишком мелкая, по мнению Илюшина, добыча, то сразу три грузовика с пулеметами на крышах — не осилим! От напряжения кто-то из молодых случайно нажал на спуск Слава богу, немцев поблизости не оказалось. Все же подстерегли пикап и одиночный грузовик. Человек десять немцев в них ехали. И опять повернулось не так как хотели.
Грузовик с изрешеченной кабиной завалился в промоину, а пикап, которому тоже хорошо досталось, проскочил метров сто пятьдесят и открыл огонь из пулемета. Сразу ранило Илюшина. Бойца, неосторожно высунувшегося, ударило в лицо. Наповал. Немцев возле грузовика добили гранатами, а пулеметчик со станковым МГ-42, прикрытый щитком, не давал головы поднять.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
