документ (ротмистр мне был нужен, чтобы лекарь не выхватил бумагу из моих рук, я его заранее предупредил о такой возможности). Смотрю, по мере чтения спеси у Владимира Ясоновича значительно поубавилось.
– Как видите, полномочия у меня практически неограниченные. Но прошу заметить, мы сюда, как вы изволили заметить, не «врывались», а просто вошли, из чего можно сделать вывод, что охрана Георгия Александровича поставлена из рук вон плохо. Поэтому моя охрана возьмет усадьбу под свой контроль, благоволите дать указания о размещении и питании подразделения, а потом я хотел бы поговорить лично с вами. Георгия Александровича беспокоить не надо ради сохранения его здоровья, в чем, вы, как врач, надеюсь, заинтересованы. Или это не так?
Пошел посмотреть, где разместили жандармов, если вдруг потребуется их помощь. Заодно узнал, что охрану несут шестеро гвардейцев под командованием фельдфебеля, который вскочил при нашем появлении, вытаращив глаза, и даже отрапортовать от страха не смог. После того, как я убедился, что конвой размещен и дана команда на кухню, попросил Ардабадзе дать команду кому-нибудь из его унтеров погонять зажиревшую охрану и провести учения по отражению нападения на территорию усадьбы. Затем пригласил Алышевского для разговора в его кабинете или другом месте, где нас никто не услышит и не побеспокоит.
– Итак, Владимир Ясонович, что вас подвигло похитить великого князя из Ливадии?
– Ваша светлость господин действительный статский советник…
– Наедине можно просто Александр Павлович, так в чем же причина, ответьте, пожалуйста, Владимир Ясонович.
Дальше последовали пространные рассуждения Алышевского о том, что он нашел неправильным лечение великого князя в Ливадии, где климат не в пример хуже, чем в Аббас-Тумане, о его полном расхождении во взглядах с профессором Ивановым, которого он назвал «солдафоном в белом халате», о вредных порошках, которыми каждый день три раза пичкали Георгия, о том, что Иванов отменил вино и пиво, чем вызвал недовольство августейшего пациента, и много других претензий, вплоть до качества блюд, приготовленных в Ливадии.
– Постойте, Владимир Ясонович, – прервал поток словоизвержения недовольного эскулапа, – давайте посмотрим историю болезни Георгия Александровича и лист его назначений.
– Простите, Александр Павлович, какую историю? Если вы про скорбный лист, то для высокопоставленных пациентов он не ведется, у нас нет ординаторов и профессорских обходов. Аббас-Туман – это не клиника, а скорее санаторий, где больным поправляют здоровье естественными, природными методами, а не непонятными порошками.
Я объяснил, что для высокопоставленных пациентов как раз и должны вестись ежедневные[95] записи по их самочувствию и лечению, и что это за санаторий, где лечат инфекционного тяжелобольного, между прочим, опасного для окружающих.
– Вы что, доктор, хотите сказать, что открытую форму туберкулеза можно вылечить сквозняками и холодным воздухом?
– Ваше превосходительство! У меня есть записи, но они носят дневниковый характер, там много личного. И, осмелюсь, сказать, что многие европейские авторитеты выступают за пользу горного воздуха, например, Швейцарии.
– Эти самые европейские авторитеты сейчас в очередь стоят за теми «непонятными порошками», что вы с такой легкостью отвергли. Если в Швейцарии такой целебный воздух, то, наверно, они бы не стали их покупать за довольно большие деньги золотом, а лечили бы только бесплатным воздухом? Скажите, сколько лично вы вылечили больных бугорчаткой холодным воздухом и сквозняками, следуя вашей доктрине? Да и вообще, конечно, вряд ли суд примет во внимание какие-то разрозненные записи личного характера.
– Какой суд?! О чем вы, ваше превосходительство!? Я известный специалист по легочным заболеваниям! Мои методы были одобрены августейшей семьей и приносили пользу великому князю.
– Польза эта весьма сомнительна, так как болезнь прогрессирует и количество туберкулезных палочек в мокроте неуклонно увеличивается. Метод лечения профессора Иванова был признан более прогрессивным и, после доклада начальника ВМА, одобрен государем императором, а вы прервали его (я имею в виду лечение), нанеся вред больному. Вы потакали пациенту, часто идя у него на поводу, ведь это он просил вас увезти его из Ливадии? Здесь вы опять продолжаете ставить опыты на великом князе, проводя в жизнь вашу пещерную медицину. Все это, дорогой мой, вполне может стать поводом для судебного разбирательства и обвинением вас по меньшей мере во врачебной халатности, что приведет к лишению права заниматься медицинской практикой, чинов и званий, а как максимум – в осознанном вредительстве, а тогда каторга, милостивый государь. Или вы думаете, что ротмистру Ардабадзе не хочется стать подполковником, раскрыв заговор с участием врача-вредителя с польской фамилией?
На Алышевского было жалко смотреть: он напоминал воздушный шарик, из которого выпустили воздух, – сгорбился, усы повисли, и куда девался шляхетский гонор… Он что-то пытался лепетать про Марию Федоровну, которая его лично знает, про Мариинскую больницу[96], которой он заведует много лет, про службу верой и правдой и так далее.
– Марию Федоровну, вы, кстати, все время пугаете, вот Захарьин умеет говорить то же самое, но по-другому, мягче, учитесь у него и далеко пойдете. На мой взгляд, ваша основная заслуга в том, что вы первым поставили Георгию правильный диагноз, а то до этого его лечили и от простуды, и от бронхита, и от малярии, вы первым выделили бациллы туберкулеза из мокроты пациента, причем сделали это лично и лично сообщили неприятную для слуха императора и императрицы тяжелую весть о болезни сына. Так что не все потеряно, Владимир Ясонович, вам нужно только объединить усилия с профессором Ивановым и продолжать назначенное им лечение и, если у вас будет взаимопонимание, я гарантирую, что никакого разбирательства не будет – это уже полностью в моей компетенции: дать делу ход и отдать вас жандармам, либо не дать.
Ну, просто как в историческом анекдоте «Казнить нельзя помиловать» – Ясоныч сразу воспрял духом и стал смотреть на меня глазами преданной собаки:
– Ваша светлость, Александр Павлович, заставьте бога молить, я ведь это не со зла, я ведь знаю, что Георгий приговорен, и только хотел облегчить его дни, жизнь продлить в удовольствие и уменьшить страдания. Только вот порошков у меня нет… в Ливадии остались.
– Порошки у меня есть, давайте мне халат и шапочку, пойдем к больному. Вы меня представите, а потом оставите наедине с Георгием.
Выяснилось, что белых халатов здесь не держат, тем более шапочек. Великого князя мы нашли стоящим у окна, он был в мичманской форме и, что интересно, в сапогах. Он с интересом смотрел в окно, во двор, где жандармы учили здешнюю команду рыть окопы и занимать круговую оборону.
– Господа, вы мне не объясните, что здесь происходит?
– Здравствуйте, Георгий Александрович, я князь Александр Стефани-Абиссинский, можете звать
