трепыхается от страха.
— И где мы пропадали? — вкрадчиво спрашивает она, заваливаясь на мою кровать.
— Расскажи лучше, где твой макияж, из-за которого мне пришлось взять на себя твою смену и попасть в настоящую задницу? — Я скрещиваю руки на груди, сердито косясь на подругу.
— На тебе платье за пятьсот баксов. Мне б такую задницу, — усмехается она, лопнув пузырь жвачки. — Короче… — Садится в позе лотоса и честно признается: — Не было никакого макияжа.
— Я уже догадалась.
— Не злись, Рин. — Складывает ладони как в молитве и дует губки. — У меня было собеседование. Я не могла его пропустить.
— Правду сказать тоже не могла?
— Тебе бы она не понравилась. — В ее светло-бирюзовых глазах, в которых уже утонул не один десяток отшитых парней, плещется маленькое чувство вины.
— О боже! — Я закатываю глаза. — Ты занялась вебкам-моделингом?
Сонька последние полгода мне с этим «бизнесом» на уши приседала. Меня уламывала вместе попробовать, но я и сама отказывалась, и ее отговаривала.
— Так вот откуда новые шмотки. Хорошо платят?
— Я о таком даже не мечтала, — уже воодушевленнее признается она, не напоровшись на мои упреки. — Разумеется, заработок зависит не только от меня. Кто-то хочет флирта, другие — более раскрепощенного общения. Ценники разные. Сегодня сто рублей, а завтра — двадцать тысяч.
— Судя по всему, у тебя каждый день двадцать тысяч.
— Я небольшой кредит взяла. Себя в порядок привела, белья прикупила, игрушек… — прикусывает губу на последнем слове. Ведь не о плюшевых мишках речь.
— Ох, Сонька! — Я плюхаюсь в кресло-мешок.
— А что делать, Рин? — уже тоскливее говорит она. — Мне скоро двадцать два, а я от мужиков шарахаюсь. В онлайне все по-другому. Они меня не трогают, не делают больно, не причиняют вреда. Они мной восхищаются, еще и деньги платят.
Сонька столько книг по теории секса перелопатила, что я уверена — модель она горячая. Просто мне хотелось бы видеть подругу счастливой где-нибудь на пляже, под руку со своим бойфрендом, а не перед ноутбуком с изображением озабоченного задрота, который гоняет лысого, любуясь ею.
— Обещаю бросить, если будет плохо, — заверяет она меня, заставив улыбнуться. — А теперь рассказывай, что с тобой приключилось?
Не зная, с чего начать, я иду по порядку — с того самого момента, как лучшая подруга попросила меня подменить ее. Рассказываю буквально на одном дыхании, не упуская деталей, пока не дохожу до сегодняшнего утра. Интимную сцену в душе я решаю обойти стороной.
— Ты что-то пропустила, — подлавливает меня Сонька, хитро сощурив глазки. — Переспала с ним, да?
— Нет! — возмущенно выпаливаю я, но щеки-то краснеют.
— Не ври, — смеется подруга, бросив в меня подушку.
— Не вру. Просто… — Обнимаю эту подушку, потупив взгляд и поймав себя не том, что завожусь при жарких воспоминаниях.
— Ты его трогала, да?
— Блин, Сонь, нельзя же так! — Подскакиваю с кресла и щелкаю выключателем. Так заболтались, что уже вечер наступил. — Это тебе не вебкам, а личное!
— Личное не всегда приличное, — подшучивает она. — Ладно, оставим это на потом. Мне бежать пора.
— На работу?
Соньке не нравится, каким тоном я это спрашиваю, поэтому кокетливо выкручивается:
— Тебе бы тоже не мешало поторопиться. Хотя бы на свидание.
— Я под домашним арестом, — вздыхаю я. — Да и никто не зовет. Видишь же, в окна не лезут, не звонят, цветы не присылают.
— Может, у него случилось что-то.
Жаловаться Соньке о том, что я ревную Антона и злюсь его молчанию, мне не хочется. Это мои собственные тараканы, которых надо вытравить.
Я провожаю ее до двери, где беру с нее обещание, что она не потеряется и на днях обязательно снова забежит.
— А с Радиком вы правильно разделались, — шепчет на прощание, целуя меня.
Ей он не нравился не потому, что носил штаны. Она видела то пренебрежение ко мне, которое я не замечала в силу своей увлеченности. Радик был смелым, в районе его уважали, девчонки за ним бегали. Я даже гордилась, что он выбрал именно меня. Не понимала тогда, что выбирать должна была я!
Едва прощаюсь с Сонькой, как в коридоре появляется еще одна близкая мне дама, собирающаяся на выход. В вечернем платье, с прической и макияжем, мама надевает серьги перед зеркалом и просит меня достать коробку с ее дорогими туфлями на шпильке.
Мне не надо растолковывать, куда она так охотно нарядилась. У мамы свидание. А у меня — воспоминания.
Выставляю перед ней туфли и коротко желаю:
— Приятного вечера.
Уйдя в комнату, плюхаюсь в кровать, заматываюсь в одеяло и, отвернувшись к окну, испытываю горькую жалость к себе.
— Катюш… — Мама тихонько входит в комнату и, присев на край кровати, поглаживает меня. — Не обижайся на меня. Я всегда готова поговорить. Только скажи.
— Иди, мама. Лев Евгеньевич ждет.
— Подождет — не облезет!
Я переворачиваюсь, посмотрев на улыбающуюся маму. Что с нее требовать? Объяснений, почему всю жизнь скрывала от меня, кто мой отец? Ей так-то за аборт заплатили. Она меня уберегала.
— Мам, я не обижаюсь на тебя. Правда. Ты иди. За меня не беспокойся. Дом со всех сторон охраняется.
Она наклоняется, целует меня в лоб и, засмеявшись, подушечкой большого пальца начинает стирать с него губную помаду.
— Забыла, что губы накрасила. Теперь у тебя лоб блестит.
Не припомню, чтобы когда-то видела ее такой взволнованной и веселой. Она же светится от счастья.
— Хватит, дыру протрешь, — смеюсь я. — Посвяти этот вечер себе.
Кивнув, мама встает, гасит свет и уходит. Оставив меня наедине с мыслями о том, как я разделаю Антона за то, что бросил меня одну.
Глава 20. Антон
Последний раз такая траурная тишина была в нашем доме после похорон деда Вацлава. Ксюша так же сидела во мраке гостиной, с бокалом крепкого коньяка и тонкой тлеющей сигаретой.
Щелкаю выключателем.
— Выключи, — просит она охрипшим, выплаканным голосом.
Опускает лицо с подтеками косметики под глазами.
Приглушаю свет до ночного режима. Сажусь рядом с Ксюшей, забираю у нее сигарету и тушу в переполненной пепельнице.
— Хватит.
Она дрожащей рукой подносит бокал ко рту и, сделав
